Марк Захаров - Путь на моря (из сборника Ради жизни на земле)

Днем она гуляет с внучкой в садике возле дома. В меру седая, в меру располневшая женщина. И одета она в строгом соответствии со своим возрастом: приглушенные тона, никаких украшений. И оттого, что дом, в котором она живет, ничем не отличим от множества точно таких же пятиэтажек и возле каждого бабушки с внуками, выделить ее очень трудно. Да и зачем? Она старалась делать честно свое дело, ничего более. И до войны, и после. К тому же столько лет минуло! Стоит ли ворошить прошлое?..

Ее прореженные временем ресницы страдальчески вздрагивают. И я невольно думаю, что, может быть, она и права. У нее розовощекая внучка, милые, интеллигентные дочери, дом, как говорится, полная чаша.

Над красно-кирпичными трубами Выборгской стороны плывет по-весеннему высокое солнце, и в открытую форточку так тянет чуть горьковатым запахом бархатных, вот-вот готовых лопнуть почек…

Стоит ли вспоминать? Тем более что я собираюсь расспрашивать ее о времени, тяжелом для всех, кто его пережил: 1942 год, весна, полуостров Рыбачий.

Так вот, стоит ли? Не лучше ли бросить это дело? И сам себе отвечаю: нет, нельзя. Хотя бы ради ее внуков. Чтобы знали, чтобы помнили. Чтобы не допустили. Ни за что. Никогда.

Итак, решено.

— Вера Михайловна, расскажите, пожалуйста, о себе. Всё, с самого начала.

И она стала рассказывать.

Родилась и выросла в городе Горбатове, на Оке. Впрочем, город — это, наверное, слишком громко. Скорее, то был городок с кое-как мощенными улицами, подсолнечной лузгой под ногами. И множеством лавок и лавчонок. Среди них «Веревочно-канатная торговля на Оке». Владелец — Михаил Николаевич Корольков, отец. Дела идут неплохо. Где-где, а на Оке канаты всегда нужны. Почитай, у каждой коряги лодка причалена.

Но Михаил Николаевич особо радужных надежд на процветание не питает. Нэпу скоро придет конец, газетные полосы пестрят словом «индустриализация». Какая уж тут канатная и веревочная торговля…

Впрочем, нельзя сказать, чтобы в семье враждебно относились к новой жизни. Мама, урожденная Турушина, еще не забыла пахнущие свежей типографской краской листовки. Их тайком приносили в дом приятели старших сестер, длинноволосые молодые люди в потертых студенческих тужурках. Среди них всеобщий любимец, Арсений. Однажды старшая сестра, Маша, загородила низкорослого Арсения своим пышным кринолином. Тогда в контору турушинской фабрики пожаловали полицейские чины.

Вскоре Арсений уехал из Шуи. И только много лет спустя Иван Александрович Турушин углядел в газете фотографию наркомвоенмора Фрунзе и ахнул…

Любит мама вспоминать беззаботное детство в Шуе, большой, гостеприимный дом отца.

А вот Верочке, ее дочери, не до воспоминаний. Надо сдать нормы на значок «Будь готов к труду и обороне» и потанцевать с подружками, а завтра контрольная, которую надо обязательно написать на «оч. хор.» — «очень хорошо», ибо решено, что она будет врачом, а какой же врач без знаний?

Впрочем, на пути к заветному диплому вскоре стали препятствия куда более серьезные, чем школьные отметки.

Страна предоставляла возможность учиться в техникумах и вузах прежде всего детям рабочих и крестьян. А у Верочки анкетные данные ни в какие ворота не лезут: отец нэпман, а дед и того хуже…

На семейном совете было решено: она едет в Ленинград, к дяде. Дядя инженер, а дети инженеров приравниваются к детям рабочих. Так в ее жизнь вошел город над Невой.

Поначалу он ошеломил чеканной красотой дворцовых фасадов, обилием серебряной от солнца воды, гулкостью каменных переулков. А потом она полюбила Ленинград со всей пылкостью шестнадцатилетней провинциалки, и постепенно стал он родным для нее.

Дядя пропадал на заводе, в просторной холостяцкой квартире все дела вершила домработница, добродушная женщина, с которой у Верочки установились самые приятельские отношения.

Прошумело лето. Однажды Верочка вбежала в квартиру с ликующим: «Ура! Приняли!» Она стала студенткой медицинского техникума. Но тут ее подстерегала беда.

В Ленинграде шла паспортизация. А времена были суровые. Михаил Николаевич Корольков, имевший частную собственность, числился «лишенцем», то есть был лишен избирательных прав. Это означало, что Верочку могли выписать из Ленинграда, исключить из техникума. Так оно и получилось. Никакие хлопоты не помогли. Соседка надоумила: «Поезжай, девонька, в Москву, к самому Калинину».