Антология - Советская поэзия. Том первый

Я сгорел в пожарах страсти,
г оря, ненависти, счастья.
Пепел мой смешался с прахом
юной ведьмы и монаха,
с поцелуем их прощальным
на огне костра венчальном!
Но, сожженный, возрождаюсь
в новой плоти, в новой жажде
жизни, творчества, горенья —
вновь костры, вновь Воскресенье…

О душе промолчу: душа — вне предела
Магнетической буре страстей отдана,
бесформенна, эфемерна она.
Я опишу геометрию тела.

Лицо — круг. Выдвинут вперед
нос — треугольник с гипотенузой.
Очерченный поцелуями рот
навечно обвенчан с музой.

Транспортир бровей: не видать ни зги
в чернети этих разлатых штуковин.
У смуглых век две синих дуги, —
поверьте, я очень греховен.

Глаза — оттенка балтийской волны.
Зрачков расширенных темные недра,
горящие взоры из глубины,
как снопы цветов, исторгают щедро.

В ушах «Интернационал» — хорал.
Шкала настроений — непостоянна.
В моей груди — мятежа интеграл.
Сердце — радуга, флейта Пана {57} 57 Стр. 165 . Пан — бог лесов и рощ, изобретатель свирели, покровитель пастухов и охотников. .

Пол опустевшей безрадостной нивы
вымела осень — до колоса.
В сердце — зевота полей сиротливых,
засухой сжатые полосы.

Грабли сгребли все, что срезали косы.
Вянет листва облетелая.
Осень подходит, туманная осень.
Что ж! Ничего не поделаешь!

Ветер осенний ограбил природу.
Нивы остались раздетыми.
Может, и творчество этого года
как-то невзрачно поэтому?

Да уж: посев мой удачливым не был!
Сеянный в засуху грустную,
вырос без влаги чахоточный стебель,
зерна качая безвкусные.

Чахлых скирдов обнаженные ребра
встали скелета громадою.
Стук молотилок добычею доброй
хмурое сердце не радует.

Осень шумит на картофельном поле
ржавой ботвой да бурьянами.
Борозды, вдаль убегая на волю,
рельсами блещут туманными.

Грустные мысли бегут поневоле
в дали, где озимь печалится.
Что-то припомнилось… Так среди поля
камень знакомый встречается.

Еще во мгле ты виден, край мой бедный, —
насильем заткнут рот, и зубы гневно сжаты,
но расцветает в синеве победной
душа — окровавленной, но крылатой.

Пусть в ранах сердце, пот на лбу смертельный,
но зори все светлей, и день приносит вести,
что близится из дали запредельной
час начинать святое дело мести.

День в пушечных громах встает, штыками
лучей — свободу нам неся и рабство руша;
звени же, песня, словом и делами,
в лесу и в ветре шаг победы слушай!

Цепь свастики уже теряет звенья,
советский мощный меч не ласков к вражьим спинам.
Народ! Все меньше наше отдаленье,
и сам его убавить помоги нам!

Кто сердцем лишь живет, — идет путем страданий
по щебню колкому былых очарований:
что шаг, то в чувстве рушится мечта.
Но так, лишь так поэзия родится;
когда в душе кровавый терн язвит,
то в корчах слов родится красота.
Кто жизнью лишь живет,
в том смерть и воскресенье,
несет он груз забот, признанья и презренья;
неугасимым пламенем объят,
страшится: все ль он втиснет в стих потоки,
спешит, пером выгранивая строки,
почуяв — жизнь уходит на закат.
Кто жил поэзией, тот знает, сколь суровый долг
налагает жизнь, когда столь хрупко слово:
а что, коль труд навек прервется вмиг,
когда в глазах внезапно мир темнеет?
Электролампа тоже вдруг мертвеет,
взор ослепив, когда накал велик.
Кто для народа жил, для торжества идеи,
тот жив, поэзией и нас и внуков грея:
нам самое большое отдал он!
То, в чем сердец богатство воплотилось,
что по волнам столетий устремилось,
сильней, чем смерть, чем жадный зуб времен!