Антология - Советская поэзия. Том первый

Невежества и рабства яд тебе дают муллы,
Ты ханжество их обличай и речью страстной будь!

Заставь их лица почернеть от злобы и стыда,
Для всех, кто женщину не чтит, стрелой опасной будь!

Из тьмы чиммата, как из туч луна, блесни лицом,
Из темной жизни выходи, зарею ясной будь!

Лучи учености возьми, а не сурьму для глаз,
Войди в дворцы наук, искусств, для всех прекрасной будь!

Иду я — и светится день обновление.
В свободно-весенней,
Сердечной и мягкой тиши небосклона —
Ледоход!
У черного лона
Размокшей земли, как слепые кутята,
Беспомощно булькая, дергаясь, роясь,
Ручьи копошатся, неловко, с трудом…

А там, отдаленно,
Ждет нежное облачко в небе пустом:
Когда же простор лучезарный и синий
Не станет разбрасывать утренний иней,
Воскреснут сады в черноземе и глине
И легкая туча прискачет потом
В лазурном плаще, на коне золотом.

В нежнейшей из моих улыбок,
В моем внимательнейшем взгляде
Печаль, как вор, присутствует незримо.

И вот опять печаль сейчас
Сквозь дверь распахнутую, не стучась,
Пришла ко мне, как гость на пир приходит…

Она пришла от мальчика обиженного,
Родителями изгнанного из хижины.
В миг одиночества она спешит ко мне,
Ложится на сердце мое,
Как тусклый зимний день на снежные поляны

Иду я тихо к родникам моих страданий,
Не зная — боль моя легла ли на весы,
Я вижу взгляды жертв залитых, посиневших.
Мои страдания растут над бездной мира,
И старая тоска бредет, как ветер ночи,
Чтоб мне сказать:
«Ты одинок в страданьях глубочайших,
Умом и сердцем бродишь над мирами,
Как тихую овцу на отдых к ночи,
Тебя погонит смерть и заберет с собой».

И тяжко, тяжко за непрожитые дни, —
Как бы на старом тракте вехами они, —
И тяжело и больно мне за мир,
Что перед лезвием стоит себе с молитвой…
И обнимаю я столпы душевной веры
И говорю:
«Я человек, чей малый след затерян в поле,
Я человек, в чьем теле скорбь, чье сердце без защиты
Чего еще я жду!»

Вглядись, как к чаше полного бутона
пчела приникла в жажде воспаленной:
отрава или мед?

Поникли лепестки под бременем тяжелым,
и клонится бутон на стебле напряженном:
блаженство или смерть?

В порыве яростном, безудержном и жадном
до сердцевины проникает жало:
убийство или страсть?

Вглядись, как к чаше полного бутона
пчела приникла в жажде воспаленной:
так расцветает жизнь.

Презренье мое уничтожит сто тысяч солдат,
сто тысяч штыков, сто тысяч винтовок, что смерть изрыгали,
Я таков. Я безжалостной ненавистью испепелю
пятьдесят королей, пятьдесят королевских регалий
и тронов.
Ярость моя — сильнее патронов,
разрушительней бризантных снарядов, летящих, визжа.
О, громовые раскаты, бунтарский порыв миллионов,
взметнувших плакаты багряного мятежа
в ливне пуль… Погоди, погоди! Проклятье мое
распрямится и кинется к сейфам и кассам.
Никакая броня не в силах укрыть от меня
сокровищ награбленных! Биржевикам толстомясым
спасения нет! Взгляды рабочих голодных,
как летучие змеи огня, настигают везде богачей.
Куда бежать от суда?
Эй, заводчик, торгаш, кровопийца-кащей!
Вы страшитесь погибели неминучей,
цепляетесь жадно за жизнь и висите
подле сети паучьей, у края ловчих тенет,
где гудящие мухи в агонии дергают клейкие нити.
Вам — пасторы да попы, духовная каста. —
пора с пирами проститься, поститься вам надо!
Беснуется паства: баста! Смиренные чада
до самой земли сровняли строптивых церквей шпили
и вместо лживой любви, возглашаемой в храмах,
взрастили таинства истинной дружбы людей.
В страданьях рождаются тысячи ересиархов упрямых,
незримых мучеников, апостолов новых идей…
……………………….
Презренье мое уничтожит сто тысяч солдат,
сто тысяч штыков, сто тысяч винтовок, что смерть изрыгали.
Я безжалостной ненавистью испепелю
пятьдесят королей, пятьдесят королевских регалий
и тронов!..