Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

Я побывал на кладбище немецких
Солдат, убитых в памятной войне,
Открытом, вопреки желанью местных
Властей, в озёрной этой стороне,
Близ Новгорода. Маленький посёлок
Среди лесной болотистой земли.
Сюда с утра туристов невесёлых
Автобусы сегодня привезли.
Никак не думал, говоря по правде,
Что здесь я буду снова, чёрт возьми!
Сюда я в сорок первом был отправлен
С другими ленинградскими детьми.
Дошкольные забывшиеся были,
Голодные военные года.
Нас, помнится, под Вишерой бомбили,
Мы под вагоны прятались тогда.
А на могилах зажигали свечи,
И раздавался иноземный плач,
И митинга торжественные речи
Переводил старательно толмач.
И отыскать родителей желая
Скорее, при букетах и венках
Вокруг толпа стояла пожилая
Со старенькими снимками в руках.
На снимках безмятежно улыбались
Лихие парни – кровь да молоко.
От них жетоны ржавые остались,
В которых разобраться нелегко.
В пороховом рассеявшемся дыме
От жизней их не отыскать концов.
И горько дети плакали седые
Над найденным пристанищем отцов.
Живых и павших – всех мне было жаль их,
Хотя прекрасно я соображал,
Что если бы они здесь не лежали,
То я бы, вероятно, здесь лежал.
Потом уснуть не мог я до рассвета.
И месяц, умиравший за окном,
Светился, как зависшая ракета,
Над железнодорожным полотном.

День над городом шпиль натянул, как струну,
Облака – как гитарная дека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
Им не надо бояться бомбёжки ночной,
Сухари экономить не надо.
Их в эпохе иной обойдёт стороной
Позабытое слово «блокада».

Мир вокруг изменился, куда ни взгляну.
За окошком гремит дискотека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
Завершились подсчёты взаимных потерь,
Поизнетилось время былое,
И противники бывшие стали теперь
Ленинградской горючей землёю.

Снова жизни людские стоят на кону,
И не вычислить завтрашних судеб.
Ленинградские дети рисуют войну,
И немецкие дети рисуют.
Я хочу, чтоб глаза им отныне и впредь
Не слепила военная вьюга,
Чтобы вместе им пить, чтобы вместе им петь,
Никогда не стреляя друг в друга.

В камуфляже зелёном, у хмеля в плену,
Тянет руку к машине калека.
Ленинградские дети рисуют войну
На исходе двадцатого века.
И соседствуют мирно на белом листе
Над весенней травою короткой
И немецкая каска на чёрном кресте,
И звезда под пробитой пилоткой.

Чем хуже слышен шум из-за окна,
Тем прошлое доступнее для слуха.
Вот за стеной снаряд ударил глухо,
И вспомнится, что эта сторона
Опаснее другой при артобстреле.
Отбоя утешительные трели
Меня освобождают ото сна.
Частотная всё ýже полоса.
Я не пойму, о чём шумят соседи.
Друзей, уже ушедших, голоса
Меня торопят к прерванной беседе.
Глубинами времён отражена,
Наперекор сейсмической науке
Взрывная возвращается волна,
Забытые напоминая звуки,
Переполняя ветхое жильё,
Отпущенные сокращая сроки,
И умерших родителей упрёки
Стучатся в сердце старое моё.

Этот мальчик из бронзы, стоящий на рыжем граните,
В материнском платке и поношенных валенках старых, –
Неразрывно связали теперь нас незримые нити, –
В нём себя узнаю я, когда подхожу к пьедесталу.
И зимою, и летом, весной, и в осеннюю пору,
Этот мальчик стоит стоит у распахнутой настежь кабины.
А водителя нет. Провалившись в апрельскую прорубь,
Навсегда он ушёл в ледяные крутые глубины.
Вспоминая про голод и грохот осадных орудий,
Будет жить этот мальчик, случайно оставшийся целым.
Никогда о водителе он о своём не забудет,
Что по льду его вёз под бомбёжкою и под обстрелом.
Смерть за ними гналась по глубокому шинному следу.
Он сказать бы спасибо водителю этому должен.
Им спасённые дети увидели праздник Победы,
А водитель безвестный до этой победы не дожил.
Догорает над Ладогой алое пламя заката.
Не пугают меня никакие болезни и старость.
Этот бронзовый мальчик, в платок материнский закутан,
Это я. Я не вырос. Я вечно таким же останусь.

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.
Голос сирены, поющей тревожно,
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.