Александр Городницкий - Избранное. Стихи, песни, поэмы

Меняет время цвет лица.
Различны старики, и всё же,
Они на моего отца
Теперь становятся похожи.
Где их теперь ни встречу я,
Мне в каждом видится родное, –
Как будто летние края
Зима сравняла белизною.
Любви цветочная пыльца,
Загар дорог, и копоть боя, –
А время грим сотрёт с лица,
И каждый станет сам собою.
Мне всех талантов и ума
Дороже право первородства:
Пусть и во мне найдут с ним сходство,
Когда придёт моя зима!

Покинут сыном, схоронив отца,
Сижу один, невесел и немолод.
Из двух дверей смертельный дует холод,
Попахивая близостью конца.
Перед закатом пасмурного дня
Я собираю прошлого осколки,
Старательно и бережно, поскольку
Нет будущего больше у меня.
Пытаюсь лица близких различить
На пожелтевших выгоревших снимках.
Как увязать оборванную нить?
Как прошлое увидеть через дымку,
Что пахнет дымом детства моего,
Отсвечивает вспышками пожара?
Лет восемьдесят разберёшь, пожалуй,
А дальше не отыщешь никого.
Смотрю я понапрасну в черноту
Стеклянных довоенных негативов:
Мой род сгорел, как листья на ветру,
Ушёл в песок, не сохранив архивов.
Шумит на ветках новая листва,
Плод современный зелен до оскомин,
И как Иван, не помнящий родства,
Я одинок, беспомощен и тёмен.

И всё же есть моя земля, –
Теперь я знаю это точно.
Там за канавою проточной,
Где царскосельские поля
Глухой обрезаны стеной,
Увенчанной вороньим криком,
В аэропорте невеликом,
Где отлетают в мир иной.
Там меж деревьев вековых
Кружат окрестные метели,
Там у подножья старой ели
Приют родителей моих.
Среди безлюдных этих мест,
От стен Софии за две мили,
Где могендовиды и крест
Сосуществуют в вечном мире,
В земле болотистой и грустной,
Чухонской, шведской или русской,
На склоне сумрачного дня,
Под рощей чахлой и нечастой,
В конце еврейского участка
Осталось место для меня.

За чертою оседлости горькой,
Посреди белорусских болот,
В том местечке на лысом пригорке,
Где ютился когда-то мой род,
Где нужду и лишенья терпели, –
Хуже не было их на Руси,
Иерархии жёсткой ступени
Разделяли отверженных сих.
И в конце этой черни и пыли,
На последнем её рубеже,
Музыканты и нищие были, –
Дальше нету ступени уже.
Не ищу себе предка дороже,
А хочу, чтобы в прошлых веках
Затесался в родню мою тоже
Оборванец со скрипкой в руках.
Я их вижу, худых и носатых,
Размышляющих о медяках,
В долгополых кафтанах, в заплатах,
На высоких смешных каблуках,
В тех шинках моего воеводства,
Где играли они до зари,
И смотрели на них с превосходством
Водовозы и золотари.
Помню с детства отцовскую фразу:
«Кем угодно, но не скрипачом!»
Как мне жаль, что я в жизни ни разу
Никогда не играл ни на чём!
Стану я одиноким и старым,
И судьба приплетётся за мной,
Как Бетховен, в четыре удара,
Постучавши у двери входной.
В этот час, когда дверь моя скрипнет,
Я хочу умереть налегке,
Ощущая потёртую скрипку
В потерявшей подвижность руке.

Архангельск, детство мне верни,
Мне снова не дают покоя
Твои дрожащие огни
Над древоносною рекою.
В гостинице, где за стеной
Гуляют пьяные актёры,
Через опущенные шторы
Всю ночь струится свет дневной.
Бессонницу или мигрень,
Что были неизвестны в темень,
Сулит мне этот странный день,
В котором исчезают тени?
Архангельск. Над водой рябой
Скрип тротуаров деревянных,
И пароход старинный «Яна»
С высокой тонкою трубой.
Пусть бесполезен мой побег,
И я к дверям московским снова
Вернусь без славы и побед,
Как экспедиция Седова,
Но существуют корабли,
И, может быть, ещё смогу я
Уйти от обжитой земли
В надежде отыскать другую.

Друзья, мы сегодня прощаемся с вами,
Последний подводим итог.
Вдоль края планеты, меж тундрой и льдами,
Уходят суда на восток.
Мне в доме знакомом не сесть у оконца,
Сухого не выпить вина.
Стоит допоздна неподвижное солнце
В окне ресторана «Двина».

Меж пьяных компаний и пар – инородный,
От всех в стороне, нелюдим,
Я мысленно чокаюсь с вами сегодня
И пью, словно Пушкин, один.
Прощайте. О прожитых днях не жалею.
Той питерской давней зимой,
Я палубу выбрал землёю своею,
И выбор был правилен мой.