Давид Гофштейн - Избранное

Хлеб не на день — дней на пять:
В чаще жить — там негде взять.
Там с зари и до темна
За березою сосна
Наземь рушится. Ваш бой
С ними длится день-деньской.
И топор в руках весь день, —
Знай, теши, забудь про лень!

И на хвое в поздний час
У костра ждет ужин вас,
В шалаше вам на ночь ель
Стелет мягкую постель.
Спят отец и сыновья,
С ними сплю подчас и я…
По неделям с вами жил.
С топором и я дружил
По неделям в дождь и в зной
На прогалине лесной.
В недород вы прочь с земли
В город вслед за мной ушли,
И, как я (шел пятый год),
Ждали вы: рассвет придет.
Ждали — и не дождались…

Го-го-го!
Эй, отзовись!
Но меня учил отец —
Всем путям сужден конец.
Знаю — зов напрасен мой,
Не дойдет он до Янко —
Он навек обрел покой
Под землей, неглубоко…

Го-го-го!
Безответный зов души,
Замер крик в ночной тиши.

Память я твою зову,
И она со мной, жива:
Облик твой, твои слова,
Весь ты — рядом, наяву.
Водишь ты моей рукой
По бумаге в час ночной,
И, когда себе я сам
Не один вопрос задам
(Что ответить — да иль нет), —
Ты подскажешь мне ответ.

Рядышком с нами живет бедняк.
Друг мой Олесько, бос, полунаг.
Мы неразлучны — еврей и поляк.

Смерти отец его старый ждет.
На чердаке он, как голубь, живет.
Сестры растут словно дикий осот.

Где-то царю служит старший брат.
Шестеро дома осталось ребят.
Пара одров, да корова, да сад.

И на клочке песчаной земли
Роются тщетно соседи мои.
Кони с Олеськой — кормильцы семьи.

Возит дрова он дорогой лесной,
Жжет его холод и жжет его зной,
Вязнет в грязи по ступицы весной.

Порожняком он едет назад,
Сядет попутчик — то-то он рад:
Булки ломоть — для голодного клад.

Едут и едут. Уж ночь близка,
Колкие елки грустят у лужка.
Песня проснулась в груди паренька.

Песню Олесько поет в полумгле,
Ту, что я слышал не раз на селе —
Песню о порабощенной земле.

Если б вы спросили: «Да кому на свете
Надобны простые имена — вот эти?»

Хоть вопрос нелегкий задали вы строго,
Думаю — ответ мой тронет вас немного.

На вопрос вопросом сразу я отвечу,
Убедить сумею вот какою речью:

«А имен позорных разве в жизни мало?
Жизнь их породила, помнить приказала.

Имена, что в людях будят счастья чувство,
Чувство правды, света, — нам дает искусство.

В их кругу высоком для имен безвестных
Средь прекрасных, гордых пусть найдется место.

Пусть вам и безвестность вдруг подскажет имя
Дорогое сердцу — нет его любимей!»

Хоть комната мала — обычная она.
Устали зеркала. Усталость их усвоя,
Я нетерпенья полон, я устал.
И по привычке говорю я сам с собою:
«Да, ты устал, но чья вина,
Что старым выглядишь в стекле зеркал?»
А вот и мой черед. Но почему
Я недоволен? Женщина простая,
Учась, моей займется бородой,
Недавно из деревни, а мастером уже ее
считают.
Молчи, доверь ей подбородок свой седой —
Пора и постареть, идет к тому.
Я приглашен, я перед нею сел.
Заводит разговор, намыливает, бреет.
Ого! Здесь, видно, мелочь каждая сложна,
Вот-вот лицо мое помолодеет.
А знаете? Уже усвоила она
Искусства своего приемы все..
Ведет беседу. Слушаю ее.
Нова беседа мне такая.
Мне кажется, я отдыхаю здесь.
И мастер говорит: на жизнь хватает,
Она свободна, на ученье время есть.
Нельзя пожаловаться, есть у ней жилье
Умны ее вопросы, и у ней
О людях и о мире мнение найдете.
— А как у вас? — она мне говорит опять. —
Легко ли оправдать себя там на работе? —
Как нравится вам слово «оправдать»?
Мир от таких становится новей.
Она кончает. Вновь я юным стал.
Я спрашиваю у немых зеркал:
Свое ль лицо я вижу молодое?
Не спорят зеркала, не говорят со мною.
И женщину вознаградить мне нечем.
Что дам я ей взамен за эти речи?
Нет, не она, а я здесь ученик.
Я ей благодаря речь нового постиг.

Вижу, учишь ты меня, друг мой,
Чтоб я страх греха забыл с тобой.

Самый вид твой юный подсказал,
Что закон отцов моих мне лгал,

Что беднит нас вера матерей, —
Бог в природе заключен твоей.