Давид Гофштейн - Избранное

Поезд мчится подряд десять дней
И ночей
По сплетеньям дорог,
По горам, по долам,
По любимой, любимой стране…
И еще недостаточно мне,
И я снова и снова готов
Руки всем пожимать:
«До свиданья!
Привет!»
От заката нестись на восток
И от прежних друзей мчаться к новым
друзьям
Новых ждать очагов, новых братьев искать
Для прекрасного Завтра трудиться!
И великим Сегодня упиться!

Как по дому
Я тосковал!
Как просторов широких
Искал!
И теперь опьянен я
Простором и домом!
Ароматами дома полно
Все кругом, весь огромный простор
Любимой, любимой страны!
И от этого, счастьем влекомый,
Для привета и для разлуки
Я друзьям и братьям простер
Свои руки!

Вы, наблюдатели,
С ропотом вечным,
С вечно холодным сомненьем во всем.

Вы, обыватели,
С видом беспечным,
Вяло жующие пошленьким ртом:
«Да… отчего же… конечно…»

Вы, злопыхатели,
С колкой ехидцей,
С едким вопросом ко мне — об одном:
«Право же, чем это вы так гордитесь?
Вы здесь, скажите на милость, при чем?

Правда, покрылись асфальтом блестящим
Улицы нашей столицы — Москвы.
Правда, вздымаются чаще и чаще
Новые трубы фабричные ввысь.

Правда, все чаще возносится птицей
Новый и яркий громадина-дом.
Правда… Но вам-то чего так гордиться?
Вы здесь, скажите на милость, при чем?

Пусть бы гордились вон те, что босые,
В серых посконных мужицких штанах,
Горькую долю голодной России
В глиняных хатках испили до дна.

Те, что в лесах, на вокзалах пустынных
Ждали со страхом смертельным в глазах,
Скоро ль опустит нагайку на спины
Вдребезги пьяный насильник казак.

Им-то, пожалуй, гордиться пристало:
Их это гордость. Но вы здесь при чем?
Вы уже стоили миру немало,
Будете стоить немало еще,
Вы уже видели в странствиях многое,
В жизни вам было так много дано…»

Я вам отвечу, допытчики строгие,
Вам, да и всем остальным заодно:

Наши асфальты — ведь только начало,
Первый, но вами непонятый сдвиг.

Верно, что стоил я миру немало
В странствиях дальних и долгих своих.
Верно, что видел я в странствиях этих
Много занятного в каждой стране,
Верно, что многого я не заметил,
Мог же увидеть вдвойне и втройне.

Все ж но причине понятной и веской
(Многие в этом прочтут мой ответ)
Я отказался от новой поездки
В новый, богатый, блистающий свет…

Все это верно, как верно и твердо
То, что подметили вы невзначай:
В каждом из нас величайшая гордость,
Гордость за новое бьет через край.

В каждом из нас все сильней и напевней
Гордость растет и горит как звезда, —
Даже у тех, кто не только деревни —
Видел богатых краев города.

Знаю: вы ждете с сомненьем ответа.
Я ведь недаром один из таких.
Что ж, я отвечу, как должно поэту
В лучший его и прекраснейший миг.

В юности звонкой и детски-беспечной
Юному было так ясно уму:
Есть в этом мире великое Нечто,
И человечество — имя ему.

Лучшая часть его — это, конечно,
Избранный богом великий народ,
Был он, избранник, предметом извечным
Божьих особых и теплых забот.

Дело одно у всесильного бога —
Думать любовно о благе людском,
Ну, и, конечно, особенно много
Думает он о народе своем.

Каждый к нему припадающий в плаче,
Болью, сомненьем и горем томим,
Гордый, смиренный, слепой или зрячий —
Все, кто страдают, — равны перед ним.

Всем он ответит любовно и скоро.
Клятву народу он в древности дал:
«Имой онойхи бецоро»,
Что значит —
«С ним я в несчастье и горе всегда».

Так, созерцая мирские просторы,
Думал поэт в молодые года…

Позже познал он бесплодность молений,
Боль обреченности, слезы во сне,
Сладость сочувствия, горечь сомнений —
Всю бесконечную тяготу дней.

Позже он понял всю глубь и безбрежность
Радостной гостьи земли — красоты,
Понял любви неизбывную нежность
В людях невидных и детски-простых,
Понял всю радость и всю неизбежность
Жертвенной боли во имя мечты…

Ах, как любили поэты в экстазе
Старых историй и сказок игру!
Тяжек старинных историй и сказок
Оловом прошлого налитый груз…