Теодор д'Обинье - Трагические поэмы

Меж будущим и прошлым я живу,
Мне самому являлись наяву
Огонь и меч, два отпрыска гордыни,

Как истина, что всякий век таков.
Уснуть бы, но в ночной тиши поныне
Доносится чугунный шаг полков.

Доносится чугунный шаг полков,
Все ближе строй бойцов, одетых в латы,
Какой-то стан безумием объятый
Идет кромсать собратьев, как врагов,

Горят селенья, как вязанки дров,
Кровавые восходы и закаты,
И половодья размывают даты,
И грани расплываются веков.

А тот, кто это знал, кто видел это
Всеведеньем, всевиденьем поэта,
Слагатель рифм, беспечный дуралей,

Сперва узнал, что значит цвет пунцовый,
Что значит гнев и милость королей,
Железный лязг мечей и дым свинцовый.

Железный лязг мечей и дым свинцовый
Остались позади, как жизнь сама,
В ее конце, безмолвен, как тюрьма,
Изгнанья кров, альпийских круч покровы.

Он прежде пел весну, пришла зима,
И он, и дерева белоголовы,
И мирные женевские дома
Уснули и закрыты на засовы.

Уснуло все вокруг, и лишь рука,
Отвыкшая от тяжести клинка,
Пером наносит бегло на бумагу

Шеренги строк, ряды летучих слов,
Хранящих гнев, смятенье и отвагу.
Век, словно миг, мелькнул и был таков.

Век, словно миг, мелькнул и был таков,
Но так в его конце, а вот в начале
Он бесконечно долог и суров,
Веселья коротки, длинны печали.

Зато, когда закат уже багров,
Все пройденные развернулись дали,
Так ясно отголоски зазвучали
Рассветов давних, прежних вечеров.

Разверзлись небеса, и в дали горней
Вселенский свод стал выше, стал просторней,
И трон Творца на облаках возник,

Спадают с глаз последние покровы,
Пред стариком уже не век, а миг.
Что для него решетки и оковы!

Что для него решетки и оковы,
Когда глазам отверстым предстает
Расписанный по воле Божьей свод,
О коем не мечтали богословы,

И богомазам этаких работ
Не выполнить, их руки стопудовы,
А здесь не кисть, здесь ангельский полет
Раскрасил холст пространства бирюзовый:

Здесь все, что приключилось на земле,
Все, что сокрыто в допотопной мгле,
И нынешней истории картины.

И над плывущей пеной облаков
На радужном престоле Триединый.
Он слышал плач сирот и стоны вдов.

Он слышал плач сирот и стоны вдов.
Все это было так давно в Париже,
Так далеко, но что, скажите, ближе,
Чем эта ночь? Теперь бы спать без снов!

О этот Лувр! О ненадежный кров!
Скользили ноги в теплой алой жиже.
У смерти был в ту ночь большой улов.
Как эти лики и слова бесстыжи!

В ту ночь юнец удачливый бежал
Сквозь возгласы резни из зала в зал
И чудом спасся, ко всему готовый.

Уходит призрак рокового дня,
И властелин, по чьей вине резня,
Приходит новый, снова плачут вдовы.

Приходит новый, снова плачут вдовы,
Вновь льется кровь и слышен гром бомбард,
Кровавые снега смывает март,
И вновь июль, и топчут злак подковы,

Идет игра, и все растет азарт,
И пахари свои бросают кровы,
В лесах блуждают дети и коровы,
И все в огне: таков расклад у карт.

Два грозных войска, две дорожных пыли
Сближаются. Чего не поделили?
Не так уж тесен этот белый свет.

В бою сошлись две веры. Правый Боже,
Единый Ты, но как века похожи,
Предела нет у горестей и бед.

Предела нет у горестей и бед,
В любом столетии все те же боли,
Обиды и утраты, те же роли
Палач играет и законовед,

А также беззаконье и навет,
Стилет и подозрение в крамоле.
Мы знаем то, что знал седой поэт,
Как будто мы в одной учились школе.

Как этот снег на прошлогодний снег,
Тот век похож на мой двадцатый век.
И все же знал старик намного больше:

Он предсказал за много сотен лет
Наш беспредел в Московии и Польше,
Как нет предела времени, как нет…

Как нет предела времени, как нет
Границ пространства, нет границ познанья,
Но мы не знаем языка планет
И звезд, плывущих в безднах мирозданья.

Мы не стыдимся посещать совет
Нечистых, это сходбище баранье,
Поскольку позабыли мы Завет
И отдаем пророков на закланье.