Джон Китс - Стихотворения и поэмы

Когда бы призрак мог сойти с ума,
Я обезумел бы неотвратимо:
Мне в памяти не отказала тьма,
Но вижу — ты печалями томима,
И оттого теплей моя тюрьма,
Как если б я любовью серафима
Владел: я счастлив красотой твоей,
Я мертв, но я люблю еще сильней».

Дух прорыдал: «Прощай!» — и сгинул в бездне,
Оставя темноту искриться. Так,
В полночный час раздумья и болезни,
Нас угнетает каждый прошлый шаг
И больше прочих — труд, что бесполезней
Всех дел земных, и мы глядим во мрак
И видим искры тлеющие эти.
Очнулась дева только на рассвете.

«Увы! — она сказала. — Эта ложь
Была прикрытьем нашему несчастью —
Я думала, от рока не уйдешь,
Сама судьба нас наделила страстью, —
Но вижу я кровавый братнин нож!
О Призрак милый! Ты нездешней властью
Отверз мне очи: я приду к тебе,
И да внимает Бог моей мольбе!»

Уж рассвело, и дева осторожно
Придумала, как братьев обмануть,
Добраться до чащобы и, возможно.
Найти к могиле драгоценный путь, —
И если впрямь видение неложно,
Излить всю скорбь любимому на грудь.
И в лес, когда решение созрело,
Пошла со старой нянькой Изабелла.

Они спустились медленно к реке,
И дева здесь кормилице украдкой,
Завидевши опушку вдалеке.
Шепнула что-то. «Что за лихорадка
Томит тебя, дитя, зачем в руке
Ты держишь нож?» — и страшная разгадка
Нашлась, когда к концу склонился день:
Могила под каштаном и кремень.

Кому не доводилось на кладбище,
Бродя в тиши, которой равных нет,
Сквозь почву видеть гробовое днище,
Истлевший саван, череп и скелет,
Вселяя душу мысленно в жилище,
Пустующее столько долгих лет?
Ах! В этих чувствах скорби слишком мало
В сравненье с тем, что дева испытала.

Взор Изабеллы проникал до дна
Сквозь комья почвы, вплоть до сердцевины,
Ей раскрывала тайну глубина
Яснее, чем хрусталь речной стремнины.
Так над могилой высилась она
Подобно лилии лесной долины —
Но стала вдруг со страстию былой
Копать ножом земли присохший слой.

Над вышитой перчаткою Лоренцо
Пришлось ей вскоре тягостно вздохнуть;
Несчастная, бледнее полотенца,
Перчатку эту спрятала на грудь,
Что предназначена кормить младенца, —
Но тут же, не замешкавшись ничуть,
Продолжила работу Изабелла —
Лишь локон поправляла то и дело.

Кормилица, печальна и седа,
Дивилась отыскавшейся могиле
И помогала девушке. Тогда,
Усталые от тягостных усилий,
По завершенье трех часов труда
Они в земле холодный труп отрыли, —
А в небесах уже сгустилась мгла, —
Но стойко дева все перенесла.

Ах, для чего описывать пространно
Ту плоть, что тлела в глубине сырой?
О, ради чести старого романа
И наслажденья чистою игрой!..
Что ж, если для тебя, читатель, странно
Внимать поэме — ты ее закрой,
Поскольку ожидать смешно и дико,
Что в ней сокрыта сладкая музыка.

Не вспоминать бы, как Персеев меч
От тела отчленил главу Горгоны!..
О нет, — они отважились отсечь
Главу Лоренцо. Древние законы
Гласят: любовь ни потопить, ни сжечь;
В печали дева сдерживала стоны,
К любви своей с лобзанием припав —
Звала любовь, любовью смерть поправ.

Вернувшись, утая приметы клади,
Омыла девушка ручьями слез
Главу Лоренцо; расчесала пряди
В земле давно слежавшихся волос,
Освободила, с нежностью во взгляде,
От глины липкой уши, рот и нос,
Разгладила прекрасные ресницы
И горестно рыдала до денницы.

А ранним утром голову в платке,
Что был напитан смолами Востока,
Возогнанными на змеевике
И в темноте хранимыми до срока, —
Она в цветочном глиняном горшке
Ту голову запрятала глубоко
И, слез не укрощая ни на миг,
В ту землю посадила базилик.

И позабыла голоса природы,
И позабыла чисел имена,
И позабыла пажити и воды —
И позабыла, как шумит весна, —
Не зная, дни проходят или годы,
Она всегда сидела у окна
И плакала над милым базиликом,
Навеки в горе затворясь великом.