Джон Китс - Стихотворения и поэмы

Что ж, это все забыто? В самом деле?
Невежество и варварство хотели,
Чтоб Аполлон мучительно краснел
За жалкий царства своего удел.
Кто оседлал картонную лошадку,
Тот полон был уверенноо и сладкой:
Под ним — Пегас. О, дерзостный обман!
Ревут ветра, взметнулся океан, —
Но вы глухие. Бездна голубая
Раскрыла грудь свою. Роса, сверкая,
В ночи скопилась — ив рассветный час
Она разбудит утро — но не вас.
Бесчувственные к истинной природе,
Вы слепы, вы подвластны только моде,
Ваш сломан компас, заржавел секстант
И сгинул заблудившийся талант.
Притом вы, дерзкие, других учили
Прокладывать стихов негодных мили.
Бездарностей несметное число
Спокойно превратили в ремесло
Поэзию. И даже Аполлона
Подвергли поношенью исступленно, —
И сами не заметили того;
Лишь в узкой мерке мнилось торжество.
Виднелось меж девизов устарелых
Лишь имя Буало.
Но вы, кто смело
Парит в сиянье голубого дня
И чье величье радует меня,
Почтеньем робким душу наполняя, —
Здесь начертать святые имена я
Не смею. Разве Темзы скорбь и муть
Приносят радость вам когда-нибудь?
Неужто вы над Эйвоном в печали
Не собирались, слез не проливали?
Сказали ль вы последнее «прости»
Краям, где лаврам больше не расти?
Или остались с духом одиноким,
Кто, юность краткую воспев, с жестоким
Столкнулся миром и угас? Но нет,
Не надо думать мне о веке бед!
Наш век — светлее: свежими цветами
Вы нас теперь благословили сами.
Аккорды в хрустале озерных вод —
Их в черном клюве лебедь нам несет.
А из густых лугов светло и гордо
Летят в долину звучные аккорды
И плавно растекаются по ней.
Свирель поет отчетливей, звучней, —
Вы счастливы и лучезарны стали…
Все это так; но вот затрепетали
В тех сладких песнях странные грома:
С величием смешалась Мощь сама.
Но ведь, сказать по правде, эти темы —
Дубинки, а поэты-Полифемы
Тревожат ими море. Вечный свет —
Поэзия, ей иссяканья нет.
Тихонько мощь в ней дремлет, и могли бы
Ее бровей изящные изгибы
Очаровать. Ее не грозен вид —
Она лишь мановением царит.
Хоть родилась от муз, но эта сила —
Лишь падший ангел; вмиг бы своротила
Деревья с корнем; саван, черти, тьма
Ту силу радуют, ее сама
Изнанка жизни, тернии питают;
О силе помня, часто забывают
Поэзии живительный итог:
Дать утешенье и ввести в чертог
Высокой мысли.
Я ликую все же:
Ведь семя горькое дать может тоже
Прекрасный гордый мирт. И в нем найдут
Лесные пташки благостный приют,
И крылья их захлопают над сенью,
Наполнят воздух щебет их и пенье!
От терниев густых очистим ствол,
Чтобы оленей выводок нашел
С цветами дикими ковер из дерна,
Когда отсюда мы уйдем покорно.
Пускай ничто не будет здесь грозней,
Чем вздох влюбленного в тени ветвей.
Взволнованней, чем безмятежный взгляд
Над книгой, чьи страницы шелестят,
И трепетней, чем склоны травяные
Холмов. О вы, надежды золотые!
Там, где царят покой и тишина,
Воображенью будет не до сна.
Среди поэтов только тот король,
Кто горестных сердец утишит боль.
Дожить бы до поры блаженной этой!
Не скажут ли, что на венец поэта
Я тщетно мечу; что в бесславный миг
Лицо мне лучше спрятать от других?
Склонись, мальчишка жалкий и плаксивый,
Пока не грянул гром велеречивый!
Нет! Если спрячусь — только в угол тот,
Где свет Поэзии сильней блеснет.
А если я умру, тогда… Ну, что же;
Под сенью тополей меня положат,
И надо мною зашумит трава,
И начертают добрые слова…
Но прочь, печаль! Ведь тот еще не знает
Отчаянья, кто мудро притязает
Достигнуть высшей цели бытия
И жаждет этого. Пусть даже я
Наследства мудрого совсем не стою,
Не властен над ветров шальной игрою,
Пусть мне не сделать темный дух людей
Открытее, прекрасней и светлей, —
Но где-то на окраине земли
Свет мудрости мерцает мне вдали,
Поэзии секреты открывая.
Моя свобода там, я это знаю.
Мне так же цель поэзии ясна,
Как то, что чередой идут весна
И лето, осень сменится зимою;
Как то, что шпиль церковный надо мною
Сквозь облака пронзает синеву.
Нет, я ничтожным трусом прослыву,
Коль дрогнет малодушно хоть ресница
И скрою то, что ясно, как денница.
Пусть я шальным безумцем поскачу
Над пропастью, пусть жаркому лучу
Дам растопить дедаловские крылья
И рухну вниз — в Икаровом бессилье.
Но разум успокоиться велит.
Вдали в тумане океан блестит;
Усыпан островками, бесконечен…
Как труд мой долог, безнадежен, вечен!
Ужель измерить эту ширь дерзну,
Смиренно отреченье не шепну
И не скажу: нет, невозможно это!
Нет, невозможно!
Робких мыслей светом
Я стану жить. И странный опыт мой
Пусть завершится кроткой тишиной.
Пусть не могу сейчас прогнать тревогу,
Я в сердце дружеском найду подмогу!
Ведь братством, честью, дружеством щедра
Тропа людская к торжеству добра.
Биенье сердца, породив сонеты.
Их направляет в голову поэта.
Родятся рифмы в звонкой тишине
И празднично ликуют в вышине,
Как бы посланье из грядущей дали,
Как книга, что с уютной полки сняли,
Чтоб завтра вместе радоваться ей
И наслаждаться светом прежних дней.
Едва пером вожу: мелодий стаи,
По комнате, как голуби, порхая,
Напоминают о восторге дня,
Когда впервые тронули меня.
Мелодии все крепнут — и вот-вот
Отправятся в пленительный полет
И образов пробудят вереницу:
Вакх выпрыгнет из легкой колесницы,
На Ариадну взор он устремит,
Ему ответит жар ее ланит.
Так звучные слова я вспоминаю,
Когда альбом рисунков раскрываю
И сквозь прозрачность невесомых строк
Струится мирных образов поток:
Вот лебедь в камышах густых таится,
А вот вспорхнула из кустов синица.
Вот бабочка. Раскинула крыла,
Приникла к розе — и насквозь прожгла
Ее земная радость. Снова, снова
Я извлекаю множество такого
Из памяти — но не забыть бы мне
О маками увитом тихом сне.
Он рифмы мне подсказывает споро
И властен шумно-дружеские хоры
Блаженной тишиною заменить.
Я об ушедшем дне могу грустить,
О радостях его, в своей постели.
То был поэта дом — ключи звенели
От храма радости. Из темноты
Чуть виделись знакомые черты
Поэтов прошлого. Мертвы и зыбки
Их мраморно-холодные улыбки.
Как счастлив тот, кто будущим векам
Свою вверяет славу. Были там
Сатиры, фавны — резвыми прыжками
Сквозь листья устремились за плодами
Созревшими. Вот храм передо мной,
Вот по траве беспечною гурьбой
Проходят нимфы — и рукою белой
Одна из них уже почти задела
Луч солнца. А на полотне другом
Склонились сестры — и глядят вдвоем
На робкие движения ребенка.
Вот нимфы вместе слушают, как звонко
Пастушья дудка на лугу поет.
Вот нимфа покрывало подает,
Чтоб вытерлась купальщица Диана,
И кончик покрывала непрестанно
Трепещет и соседствует с водой:
Так океанский пенистый прибой
Бросает белизну свою на скалы,
Чтобы она вдоль брега трепетала,
А после, пенной влагой поиграв,
Ее развеет по ковру из трав.
Покорно Сафо голову склонила,
Полуулыбка на устах застыла,
В чертах ее покой: давно сошла
Печать угрюмых дум с ее чела.