Эрих Ремарк - Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… [сборник]

Вечером легкие сомнения в работе — нервозность деталей. Неожиданно обнаружил, что кое-что исправлено неправильно. Нервозность в солнечном сплетении — страницы с сотнями исправлений, вечно исправлять снова, и не в лучшую сторону, и, собственно, надо было это переписать по-новому. И потом пришлось бы это снова до бесконечности править.

Послал первую главу Линдлею в Стокгольм*, в Амстердам*.

Желание писать по-другому. Поделить себя: драматическое разделять на куски, романы делать более эпическими. Стиль Торнтона Уайлдера в романах — обобщенный, описательный, меньше сценографии, чем обзора, сам рассказчик ощущается сильнее, не невидим, как до сих пор, — и то, что нельзя было для этого использовать, оставить для сценических пьес. То, что в романах (моих) действует как сенсационализм, получает силу на сцене.

Экспериментировать! Пьесы, которые разыгрываются с публикой; сцена не на одной стороне, а в центре зала; игра во все стороны — также и со зрителями. Не участвующие в действии актеры сидят вокруг, в то время как другие играют, они общаются с публикой — вмешиваются неожиданно, высмеивают играющих, критикуют их, вскаивают, хватают, пытаются то же самое сделать лучше — вроде «Ради Бога, сейчас он начнет свои сентиментальные тирады; это может длиться вечно. Эй, Х! Послушай!» — и вскакивает на сцену. Советует ему или отталкивает его в сторону, играет сам (например, перед женщиной) дальше, в своем характере (сначала женщина озадачена, но тут же переключается на него).

Опять-таки монологи, актер, который напрямую обращается к публике: «Кто из вас поел, попил, некоторые переспали со своими женами, некоторые уже успели кому-то навредить, но кто из вас умрет раньше? Кто-то же должен быть. Попробуем угадать? Вот этот там? Но кто-то уж точно; у нас здесь отличное собрание атеросклерозов, грудных жаб, всех видов рака. Пока мы здесь сидим, смерть кишит в ваших соках, — даже в здоровых, — никто не живет от капитала. Один день откомпостирован, прошел мимо — никто не сможет его вернуть — ни одного мгновения, — ни всей кровью, никакими заклинаниями, никакими слезами, — ничего не останется, даже эта секунда уже пролетела. Но что тогда вообще остается? Будущее еще не наступило, прошлое уже прошло, настоящее, если вы хорошо подумаете, — это уже прошлое. Что остается? И почему мы так волнуемся? Не является ли все игрой теней в зеркале, но само зеркало остается неподвижным? Давайте начнем — то, что мы вам покажем, будет не больше, но и не меньше жизни, нежели ваша».

Или: две сцены, на которых играют вместе, друг против друга, вовнутрь.

Пьеса о реинкарнации.

Бурлески, комедии, оперетты с современным текстом, сатира.

Оживить натурализм, прервать, прикончить. Снова заставить людей думать, говорить, как клерков бакалейной лавки. Так, как Кристофер Фрай*, слишком наигранно и лирично, — этого нельзя долго вынести, но чтобы одна фигура на протяжении нескольких сцен — собранное со всех звезд, Марса и Сириуса, — полностью воплотила бесстрашно в языке.

16.01.<1954. Порто-Ронко>

Вчера вечером с кофе, сладостями, пирожными и т. п. преодолел кризис, завершил главу и, несмотря на раздумья, дошел до шестнадцатой и дальше. Был во второй половине дня у Шпека, чтобы сделать укол, встретил Зохачевера-Орабуэну, посидел с ним и его подругой фон Воль до семи у Педрони, болтали после долгого времени — в результате кофе, все эти сладости вместо ужина, и, слава богу, не застрял на главе. Сразу сегодня отослал ее Линдли.

Днем при хорошей погоде был в деревне, на солнце. У Педрони опять купил шоколад и вернулся.

Читал «Сутру помоста шестого патриарха» Хуэй-нэна и продолжаю читать.

«Дхьяна для начинающих» и кое-что Блашера: «Мистика Иисуса из Назарета».

Попытка сделать уступку моим комплексом страха. Подозрение, будто я шарлатан; даже сознательно. Это актерское, лукообразное, когда под одной снятой кожурой оказывается еще другая, под которой нет ничего, кроме другой кожуры, — или когда вечно за каждым раздеванием и разоблачением снова кто-то подглядывает из-за плеча с иронией, с пониманием, что и это не подлинное.

Амбиции. Несмотря на рябячливое великодушие, постоянный испуг перед каждым успехом кого-то другого. Попытка тотчас же его умалить, сколько не из зависти, а из-за невротического комплекса «неучастия» в этом, страха «разоблачения», что я этого не достиг.

К тому же эта маска, которая «не может переживать полностью», лишь уклонение, смущение по отношению к жизни, удивление, только постфактум устанавливать обладание чем-либо (любовью), но всегда только не прямо, поэтому, когда другой хочет тебя покинуть, только тогда чувство вспыхивает снова (часть из этого, впрочем, кажется нормальным, обусловленным уходом и преследованием) и приносит муки.