Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

В один из февральских дней 1974 года наш маленький автомобильный «караван» медленно продвигался все дальше и дальше на север Эфиопии. Судя по карте, мы уже пересекли пятнадцатую параллель, и, стало быть, еле заметный ручей под мостом, – река Мареб. Остановились у большой акации на развилке дорог. Было тихо, солнце клонилось к закату, тени стали длиннее, и высокие горы на горизонте покрылись легкой дымкой. Позади осталась бывшая эфиопская столица Гондар, с круглыми башнями средневекового замка императоров из династии Фасилидэсов. Здесь, на границе с Эритреей, воздух тоже, казалось, был пропитан не пылью, а самой историей.

Не по этим ли камням пятнадцать столетий назад брели под крики погонщиков вереницы рабов – строителей дворцов и загадочных стел древнего Аксумского царства? А в конце XIX века где-то совсем рядом, за тем холмом, грохотала великая битва: в 1896 году вооруженные лишь стрелами и кремневыми ружьями войска эфиопского негуса Менелика II наголову разбили при Адуа мощную армию итальянских завоевателей… За двести лет до славной битвы по этой же дороге от селения Лого вдоль берега мелководного и мутного Мареба турецкие янычары гнали в рабство горстку эфиопских детей – «аманатов», заложников. Гнали до самого Красного моря, в беломазаный и глинобитный портовый город Массауа, город мечетей и соляных копей. Среди мальчишек мог быть маленький Абреха, младший сын Бахар Негаша, правителя приморской провинции Абиссинии… Здесь начинался долгий и дальний путь по дорогам мира, который предстояло пройти одному из выдающихся африканцев XVIII века, будущему сподвижнику Петра I и главному «фортификатору» России генералу Абраму Петровичу Ганнибалу – прадеду Александра Сергеевича Пушкина. Здесь разыгрались первые сцены великой драмы его жизни.

Не случайно Ю.Н. Тынянов задумал открыть свою трилогию о Пушкине романом «Ганнибалы» (1932). И кажется, начало вступления к роману относится именно к этому эфиопскому перекрестку: «Дело идет на этот раз о Хабеше, старой Абиссинии, о самом севере ее, стране Тигрэ, где люди говорят на языке тигринья, о той горной части Тигрэ, которая называется: страна Хамасен. В этой земле Хама-сен есть река Мареб, у самой реки стояло – быть может, стоит еще и теперь – дерево сикомора, которое арабы зовут: даро. Ветки его сто лет назад протягивались на тридцать шесть метров; купол дерева покрывал круг в шестьсот метров. В тени его отдыхали войска хамитов в тысячу пятьсот человек и больше. На верхних ветках сидели голуби, золотистые, абиссинские. Двести лет назад, если идти из Хабеша в турецкую Массову, непременно нужно было пройти мимо этого дерева. Тогда голуби провожали человека разговором. Дело идет о человеке, абиссинце, который не своей волей прошел мимо этого дерева – его вели в турецкую неволю. Разговор идет о старой Турции, которая в XVII и XVIII веках не менее важна для Европы, чем Россия, а для России не менее важна, чем Европа» [2] Цит. по сб.: Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи. М.: Мол. гвардия, 1966 (ЖЗЛ). С. 204–205. .

Тынянов из далекой России угадал, увидел этот абиссинский перекресток, услышал шелест крыльев и воркование золотистых голубей. Потому что в полете фантазии он следовал за самим Пушкиным, который всю жизнь зачарованно вглядывался в «земли полуденной волшебные края» и воссоздавал в своем воображении удивительную и полную сказочных приключений судьбу черного предка.

Фигура эта не давала Пушкину покоя, просилась на бумагу. Наконец все продумано до мельчайших деталей. Как в волшебном фонаре возникали яркие, почти лубочные картины событий XVIII века – того, который Пушкин считал своим по праву рождения.

Михайловское. Приближался пир его фантазии. Бессонные ночи над фолиантами Петровских хроник, прогулки по тенистым аллеям старого Ганнибалова парка. И вот пробил час – побежали, помчались легкие строки, заскрипело перо. Их встреча состоялась.

Счастливая мысль – вести дневник – пришла Алексею Николаевичу Вульфу весной 1827 года, после окончания Дерптского университета. Человек умный и наблюдательный, Вульф отразил в дневнике с предельной хронологической аккуратностью свои встречи и беседы со многими знакомыми, в том числе – с опальным другом и соседом Александром Пушкиным. «Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцевать, – вспоминал потом Пушкин их знакомство. – Разговор его был прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие, в ожидании собственной проверки. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял…» («Заметка о холере», 1831; XII, 308). Давние приятели вновь встретились, когда Пушкин (уже не изгнанником!) провел часть лета и осень в Михайловском.