Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Вот как резюмирует свидетельства современников один из составителей сборника мемуаров о поэте: «Из разноголосицы мнений, суждений, оценок, фактов и домыслов для нас вырисовывается облик живого Пушкина. Человек среднего роста со смугловатым оттенком кожи, сильным и легким телом и маленькими аристократическими руками, за которыми тщательно следит. Он весь в движении, и естественность и непринужденность придают ему неуловимое изящество, заменяющее природную красоту. Действительно, в этой подвижности есть что-то обезьянье: привычка грызть яблоко или акробатическая ловкость, с какой он бросается на диван, поджав под себя ноги. <���…> Оскорбленный, он становится страшен; лицо искажается, с полуоткрытых губ срываются несвязные слова, ужасные и оскорбительные… Еще час – и он спокоен и холоден» [34] А.С. Пушкин в воспоминаниях… Т. I. С. 31 (вступительная статья В.Э. Вацуро).

В 1830 году в «Московском телеграфе» появилась пародия на пушкинское «Собрание насекомых», обвинявшая его автора в подражательстве и подписанная: Обезьянин [35] См.: Гордин А . Гибель Пушкина. В кн.: Три повести. Л., 1973. С. 136. .

В октябре 1830 года Ф. Булгарин напечатал в 12-м томе собрания своих сочинений повесть «Предок и потомок». В повести стольник царя Алексея Михайловича некто Свистушкин проспал в замороженном состоянии двести лет и очнулся в XIX веке.

Проснувшись, он стал искать своих потомков и нашел поэта Никандра Семеновича Свистушкииа, автора сочинений «Воры» и «Жиды» (сравни: «Разбойники» и «Цыганы»). Увидев потомка, предок приходит в ужас: «Какой это потомок мой? Это маленькое зубастое и когтистое животное, не человек, а обезьяна!» [36] Там же. С. 158. К этому же времени относятся стихотворные пародии (пресные и бессмысленные) на Пушкина-поэта Африкана Желтодомова (Сын Отечества. №17, 1830). .

В феврале 1831 года вышел третий номер рукописного журнала «Момус». Журнал этот выпускался кружком студентов Московского университета, членами которого были Давыдов и Сарохтин, поклонники Н.Н. Гончаровой до ее замужества. В номере были помещены два произведения, содержавшие намек на брак Гончаровой с Пушкиным: стихотворение «Элегия» и пьеса «Два разговора об одном предмете». Молодые представлены под прозрачными именами Изразцовой и Фузеина (фузея – старинное название пушки). Приведем отрывок из пьесы:

(Зима . Гулянье на набережной.)

Иксин . Вот и семейство Изразцовых. Фузеин рядом с Надеждой. Правда ли, что он на ней женится?

Фарсин (протяжно). Говорят… (со смехом) Поддели молодца!..

Иксин . Как хочешь думай обо мне, Фарсин, а я по-старому не нахожу ничего сверхъестественного в особе Надежды Петровны.

Фарсин . Признаюсь тебе, я сам то же думаю.

Иксин. Например, что за глаза, что за колорит?

Фарсин . О! что до глаз, так они просто косые; лицо же спорит с цветом светло-оранжевой шляпки ее возлюбленной сестрицы.

Иксин . Ну, а Фузеин-то каков?

Фарсин . Сатир! Обезьяна!

Иксин. Зато любимец Феба [37] Цит. по: Овчинникова С.Т . Пушкин в Москве. М., 1985. С. 158–160. …

Заключительные реплики заставляют вспомнить обмен эпиграммами между Пушкиным и поэтом А.Н. Муравьевым, состоявшийся в Москве тремя годами раньше. В ответ на шутливые строчки Пушкина (вызванные тем, что Муравьев нечаянно отбил руку у гипсовой статуи Аполлона):

Муравьев разразился эпиграммой вполне в духе «светского» фольклора того времени:

Это «зооморфное» (по определению Ю.М. Лотмана) сравнение преследовало Пушкина и на протяжении всех лет его семейной жизни. Если верить воспоминаниям В.А. Соллогуба, Пушкин однажды сказал, «что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V. – Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?» [39] А.С. Пушкин в воспоминаниях… Т. II. С. 297. «Сам по себе этот эпизод маловероятен, – комментирует Ю.М. Лотман, – он представляет интерес для характеристики того светского фольклора, который создавался в эти дни вокруг трагедии Пушкина <���…> Горькая шутка Вольтера, сделавшись лицейской кличкой, с одной стороны, повлияла на мемуарные свидетельства о внешности поэта. Без учета этого мы рискуем слишком буквально понимать документы, вместо того чтобы их дешифровать. С другой, она вплелась в предсмертную трагедию поэта, давая в руки его врагов удобное «объяснение» характера, подлинные размеры которого были выше их понимания» (Временник… Л., 1979. С. 112).