Вадим Месяц - Мифы о Хельвиге

Башня достроена, Троя не сожжена,
Поэт пережил на вершине Великий потоп.
Бегущая к морю божественная жена
белой метелью сквозит между мрачных толп.

Следы ее снегом ложатся на глинозем,
Белым снегом и погребальной золой.
Белого Бога казнили, но он спасен.
Он сгребает народы сырой метлой.

Гойделы, гардарики, ингевоны, чудь,
пожиратели конского мяса и кислых груш,
уверуют в вещее слово когда-нибудь,
раз солнце горит мириадами чистых душ.

Добросердечный вождь изначально слаб.
Пусть он сеет добро – никто не пойдет за ним.
На границах зловещие тени каменных баб
охраняют входы в Новый Ерусалим.

Белое море хранит черепа теремов
не хуже, чем пески останки царей.
Кочевники греются в стенах чужих домов,
но любят как дети властительных матерей.

Бригитта дает им солдатские имена:
Лойгайре, Хельвиг, Сигурд и Гвидион.
Вручает оружие, древнее как война,
которой должно пылать до конца времен.

Шестая эра закончится в Судный день,
до этого счастья тебе бы дожить суметь.
Пред тем как блаженно уйти в неземную лень,
праведник и греховодник встречают смерть.

Кара небес неизбежна, как летний гром.
Горьким туманом стелется горний свет.
Голубь свивает гнездовье в тебе самом.
Дух вездесущ, но святого народа нет.

Чашу испив, черной плетью хлещи коня.
Северный ветер пусть хлещет тебе в лицо.
В крепости с крепкой дверью найди меня.
Я поверну на мизинце свое кольцо.

Все возвращается вспять на круги своя.
Чистилище пусто без крика и толкотни.
В светлице с прозрачным полом стоит скамья,
Где мы можем остаться совсем одни.

Все возвращается вспять из безбрежной тьмы.
Башня достроена, Троя не сожжена.
Солнце рождается посередине зимы.
Его пеленают в постели из чистого льна.

Мореход доплывает до новой святой земли.
И на берег ступив, под собою не чует ног.
Стали легки его быстрые корабли
и свернулись на женской груди словно платок.

И змеи пророчат, расправляя уста,
оставляя на каменных плитах россыпи слов,
напоминая, что до сих пор потомки Христа
где-то в холодной Бретани пасут коров.

Как стрелки часов вращаются острова.
Молнией на них зажжены сухие костры.
В дыму конопляном кружится голова.
Наши боги как прежде отзывчивы и щедры.

И мы так же приносим жертвы на первомай,
перемещаясь в область безвестных снов.
И если на этой земле существует рай,
то он для героев, поэтов и колдунов.

Время течет по-другому: века как год.
И мы ждем терпеливо, не омрачая лоб,
когда ранним утром печальной волной прибьет
к острову Яблок царский дубовый гроб.

Это не слезы – он потерял глаза.
Они покатились в черный Хедальский лес.
Их подобрал тролль.
И увидел луну.
Это не жаба – он потерял язык.
Тот поскакал в черный Хедальский лес.
Его подобрал тролль.
Увидел луну и сказал «луна».
Она подороже, чем золотой муравей,
И покруглей, чем мохнатый болотный шар.
Тролль хохотал, и его подобрал разъезд.
Чтобы не плакать, нужно скорее спать.

К августу дол заполнится паутиной.
Олени уйдут сквозь кусты, швыряясь хвостами.
Деревья шепнут, как народы: «мы умираем за короля».
На горизонт примостится плоское солнце,
ляжет поваленной гильотиной. И желтой,
быстро вертящейся монетой станет земля.

Водянистый туман, уходящий в жабьи рты,
поющие глубже колодца, меняясь местами
с восемью берегами озера,
на которых когда-то был я,
дыхнет медовухой в пчелиные соты.
И пенная шелуха мыла слетит с белья,
развешанного на заборах,
как лопухи.
А ты махнешь по небу кривой хворостиной,
прогонишь птицу, чтобы вернулась.
На четвертые сутки перейдешь поля
И найдешь сапог жены
в шерге позолоты.

– Государь, у твоего престола
курица сломала себе ногу.
Что нам делать?
– Подожги ей крылья,
подожги знамена,
бросьте в море весла на подмогу.
Прикажите снежной бабе бить тревогу.

– Государь, у твоего престола
бабы рыжие на голову упали,
а замужние по чресла закопались,
не подняв и под землей подола.
Прикажите самой голой бить тревогу.
– Никогда не прикажу ей бить тревогу.
Вставьте в голову ей мельничные крылья,
прикажите снежной бабе бить тревогу.
Пусть князья выходят на дорогу.