Антология - Советская поэзия. Том второй

Но назад поворотили
Мы непрошеных гостей
И на Одере поили
Наших волжских лошадей.

Лейся, песня, долго-долго
По-над Волгою-рекой!..
Хороша ты, наша Волга,
Не найти второй такой!

Гам, и щебет, и шелест полета,
Птичий пух и соломинки с глиною…
Берега, берега, вы как соты,
Так изрыли вас гнезда стрижиные!

Вы, как судьбы народные, круты.
Здесь, у вас, мои песни безвестные
Не найдут ли гнездо для приюта,
Хоть одно, хоть бы самое тесное?

Я знаю, что видел Муса
перед смертью во сне…

Родная деревня.
Мать печь затопила.
Лепешки из белой муки,
словно снег, на столе.
А солнце окно ослепило.

Прозрачное масло
горит, как янтарь,
и перья гусиные подле.
Мать мажет лепешки,
а после — их в печь,
точно в ларь.
Рука на цветастом подоле.

Так пахнет гречишное поле.

Потом потихонечку
будит его.
Скатилось с груди одеяло.
«Сыночек, вставай,
попей молоко.
Лепешки из печи достала.
И в школу пора.
Опоздаем, сынок…»
Шипит сковородка.

И сон берестой отлетает.
Деревья шумят,
шумят за стеной.
Так тихо —
проснуться и сил не хватает.

И запах полыни.
Тот веник вчера лишь связал.
Зеленая, легкая степь Оренбуржья…
Счастливая летняя степь Оренбуржья…
На солнце глядеть не устанут глаза,
там облако светлое кружится.

И плачет Муса, как ребенок, во сне.
Рукою до матери не дотянуться.
Лепешки из белой муки
тают, как снег, на столе.
Проснуться.
Проснуться.
Проснуться.

Два пополуночи. Бумага на столе.
Пиши, я говорю себе, работай неустанно.
Что отложил перо?
Стыдись: вон, в том окне,
Еще горит, горит огонь Туфана.
Уж если состязаться, то всерьез.
Пусть пламя песни, как в печи, запляшет.
Лишь два окна среди сугробов и берез
Горят в ночи на тихом озере Лебяжьем.
Окно в окно — струится разговор,
Как музыка — печальный, бессловесный…
Что не дает уснуть Туфану до сих пор?
Какая боль течет на снег сквозь занавески?
Приладил он на яблоньку для птиц
Кормушку с зернами. Душа его вместила
И состраданье к зимним хлопотам синиц,
И все снега, все ветры яростного мира.
Пусть друг за другом наши окна догорят,
Зарю мы встретили и радостной и юной!
Я счастлив — в мире пушкинском, подлунном
Живет Тукай. Туфаны — музыку творят!

У декабристов занял путь полгода,
У Чехова три месяца почти.
У нас…
Была бы летная погода —
И меньше суток до Читы лети!

Не на коне былинном — в ту сторонку
Помчался я на стреловидном «Ту».
Казалось, я был послан в высоту
За песнями — своими же — вдогонку.

За песнями летел я напрямик,
Где облака, как мысли, пробегали.
Я над тайгой зеленой их настиг,
Я их догнал на голубом Байкале.

Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом.
Сорок второй с его болью и гневом.
Жизни и смерти яростный спор.
Сорок сапог износил я с тех пор.

Лес подо Ржевом в завьюженной бурке.
Тусклого неба пустынная ширь.
Греется мир у железной печурки,
В землю зарылся бессолнечный мир.

Черного-черного снега незрячесть:
Смерть перерыла сугробы…
Во мгле,
За вековыми стволами не прячась,
Не припадая к промерзлой земле,
В шлемах беленых, в овчине шершавой,
С передовой, из огня, издали —
Поступью твердой, весомой, державной,
Сомкнутым строем солдаты прошли.

И еще пели вдобавок…
Глубоко
Снег приминая, до самой земли,
Как боевые апостолы Блока,
Сомкнутым строем солдаты прошли.

И еще пели…
За облачной свалкой
Пламя погасло. Надвинулась ночь.
Даже и смерть показалась мне жалкой:
Видит и слышит, а взять их — невмочь!

Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом.
Сорок второй с его славой и гневом.
Жизни и смерти яростный спор.
Сорок сапог износил я с тех пор…