Антология - Советская поэзия. Том второй

Призналась туча: — Солоней, я помню,
Всех слез моих была ее слеза. —
И молвил гром: — Она пугалась молний,
В грозу боялась поднимать глаза.

Перед двумя властителями духа,
Чьи имена адат и шариат {2} 2 Стр. 8. Шариат — совокупность юридических и религиозных обрядовых норм, основанных на общих правилах ислама. Изложены в Коране (священная книга ислама, содержит изложение веры, правила нравственности) в отличие от адата , основанного на обычном праве. ,
Была ты, мать, как пригорошня пуха,
Беспомощна всю жизнь свою подряд.

И прятала лицо в платок узорный,
И пред муллою твой немел язык.
Увенчанный стихом, нерукотворный
Тебе я в сердце памятник воздвиг.

Поток реки, подобный сабле голой,
И отчего гнезда любую пядь,
И флаг тюльпаноогненный над школой
Люблю, как ты мне завещала, мать.

Пусть голос твой, преодолев забвенье,
В моей строке звучит, пока живу,
Вновь пожилую женщину селенья
Я матерью при встрече назову.

Другим стал мир, моя река,
А ты все та же, та же,
И не узнаешь кишлака,
А ты все та же, та же.

И дожил я до седины,
А ты все та же, та же,
И начал век облет Луны,
А ты все та же, та же.

Ладью ночей качать слегка ты не устала,
И снова в звездах ты, пока заря не встала.
И, облачаясь в облака, ты, как бывало,
В горах о скалы рвать бока не перестала.

Хмельной верблюдице под стать, свернешь куда-то,
Каскады брызг швырнув опять на камень ската.
Не привыкать тебе бывать в крови заката,
И ты готова саблей стать для азиата.

Как хорошо рассвет встречать с тобою рядом,
В объятьях женщину держать, лаская взглядом,
В траве с друзьями возлежать над водопадом
И все досады забывать, назло досадам.

Беря со снежной высоты свое начало,
Слезы младенца чище ты, острей кинжала.
И схожи с седлами мосты, чтоб ты являла
Тех кобылиц лихих черты, каких немало.

Не ты ли логову песка, волной играя,
Придать отважилась, река, обличье рая?
Моей строке судьба близка родного края,
Желаю, дочка ледника, тебе добра я.

Склонил колени пред тобой,
Все та же ты, все та же.
И схож прибой твой с ворожбой,
Все та же ты, все та же.

В поток твой сердце оброня,
Смотрю и вижу в свете дня:
Все та же ты, все та же.
Течешь, не слушая меня,
Все та же ты, все та же.

Подбираю крошки хлеба. Низкий им поклон!
С детских лет горячим хлебом я заворожен.

И меня вела когда-то сельская тропа,
И была и мне знакома острота серпа.

Собирал и я колосья и снопы вязал, —
Но в стихах еще об этом я не рассказал.

С молотильщиками песни пел я на гумне,
Хворостиною по бычьей ударял спине.

С переметною сумою, потупляя взор,
Я бродил в полях осенних по ущельям гор.

Днем и ночью я скитался, пасынок судьбы, —
Иль соломинкой остался после молотьбы?

А теперь, едва проснувшись в доме городском,
— Есть горячие лепешки! — слышу за углом.

Продавец с корзинкой круглой ходит по дворам,
И подносит хлеб душистый он к моим дверям.

О, как нужен запах хлеба улице моей!
От него светлее небо и земля милей.

И когда колосья зреют, в золоте поля, —
Кажется, что не стареют люди и земля.

Это бедных лет привычка иль святой закон?
Подбираю крошки хлеба. Низкий им поклон!

Я на тебя не жалуюсь, мой век,
Ты — мой наставник и моя основа.
Ты — плодоносный сад, я — твой побег,
Ты — песнь земли, я в этой песне — слово.

Ты чудотворец истинный, мой век, —
Ты сделал чудным каждое мгновенье.
Ты в прах былые немощи поверг,
Дал мне для роста силу и терпенье.

Ты всю вселенную потряс, мой век,
Ты — вольного цветения начало.
Услышав твой волшебный сказ, мой век,
Страдающее время просияло.

Ты и учитель и дитя, мой век,
Все, что в душе твоей запечатлелось,
Грядущему оставишь ты навек,
Ты сам растешь и нам даруешь зрелость.