Антология - Советская поэзия. Том второй

Реки печали и радости
Я много раз перешел.
Волны их бурные взяли
Немало крови моей.

Но почему-то оставили
Нежность, как будто она
Самой была неподатливой,
Самой тяжелой была.

Над могилою братской мать рыдает седая.
«Где вы, дети мои?» — днем и ночью скликает.
Хоть из мрамора вся, даже сердце из камня,
Ни земля, и ни солнце, и ни ветер дубравный,
Ни плакучие вербы над неманской кручей
Ей сказать не осмелятся правды горючей.

Я много писем написал земле
Пером, которым создаются гимны,
Лирические песни,
манифесты.
Писал я скрипок чуткими смычками,
Умеющими плакать и смеяться.
Есть письма, что начертаны в бою
Штыком или саперною лопатой.
Бывали и посланья, что писались
Не ручкой вечной, а звенящим кубком,
Который поднимал я на пиру,
Провозглашая здравицу живым
Или героев павших поминая.

Все, что пишу, земле я адресую.
А получил пока что
Один-единственный ответ на то письмо,
Которое весною начертал
Надежным плугом на страницах пашни.

Вот он — ответ.
Ломтями нарезайте
И угощайтесь.
Ешьте на здоровье.

Звезды — раскиданная пахарем пшеница,
Чтоб в перелете дальнем и тревожном
Было чем поживиться перелетным птицам,
Не опускаясь наземь, где, возможно,
Не всюду и воды дадут напиться
Подорожным.

Прежде чем вымолвить твое имя, Родина,
Я, как джангарчи {18} 18 Стр. 61. Джангарчи — исполнитель калмыцкого народного эпоса «Джангар». , собравшийся петь,
Прополаскиваю рот родниковой водой,
Как сеятель, вышедший с лукошком,
Кланяюсь полю, тучам и солнцу,
Как воин перед решающим боем,
Надеваю чистую рубаху.

Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах,
Когда дубы валились под грозой.
Лесная чаща надо мной склоняла
Густые ветви; желтою листвой
Укрытый, я лежал под партизанским кровом,
И кровь текла по капле сквозь бинты,
А лесовик склонялся седобровый
И спрашивал:
«Ты все взорвал мосты?»
«Да, все».
Я помню, надо мною
Сидела Мавка в сумраке ночном,
Укрытая туманной пеленою,
С походным карабином за плечом.
Она, вздыхая, пела до рассвета:
«А почему не спрашивать об этом»?
Вон роза наклонилась, вопрошая:
«Что, хороша я?»
А ясень шепчет ей, качая ветви:
«Нет краше в свете».
«Да, нет краше в свете!
Спаси меня,
Ведь там, над синим Прутом,
Я не успел еще мосты взорвать.
По ним ползут, прожорливы и люты,
Враги, как змеи».
«Я могу достать
Жив-гай-траву, и смерть она отгонит!»
И принесла, обегав все луга.
И полетели фермы, лонжероны,
Обрушась на крутые берега.
И только эхо грозно хохотало.

Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах.

Ты встаешь бессонными ночами
И идешь к знакомой крутизне,
Где не опаленными крылами
Наша песня плещет в вышине.

С ней на кручу всадники взлетели
Из пыли горячей и степной,
И ее припевом прошумели
Ветры над безвестной крутизной.

И сказал один из нас: «До века
Не забыть ни губ твоих, ни кос,
Твоего русалочьего смеха…»
И коня погнал он под откос.

Бой потом гремел над Верховиной…
Ты его нашла среди травы:
Те же руки, взгляд такой же синий,
Только чуб в запекшейся крови.

Потому бессонными ночами
Ты идешь к знакомой крутизне,
Где не опаленными крылами
Наша песня плещет в вышине.