Array Антология: В координатах мифа

На доверчивых далях скалистого Севера дней,
до которых доплыть удается живыми не всем, далеко
не всегда ожидает нас море огней, и других водоемов
на них не увидишь совсем.

А увидишь пустыню и ту́пиков целый базар, и летающий
пух, поседевший, как пепел. Нет, снег. Но на нем
не остынут мечты, просолившись в слезах, даже если им
за… и тебе не до крыльев во сне, вместо них две лопатки
и опыт – горбом – за спиной, и в альбомах столпились
портреты забытых друзей, и тетрадки-палатки с
оглядкой припомнить смешно, и разбились в степи две
кареты, а ты на козе, и на юге оставленном, сытно, темно
и тепло, и побита бессонницей шкура потертых ночей, и
в проклятую старость по пояс воды натекло, и заметно
усохла душа… и еще… – и вообще…

На доверчивых далях скалистого Севера дней, на крутых
берегах, где Ассоль никогда не паслась, не затерты во
льдах, стаей ту́пиков плачут по ней шумный дом
с пирогами и пара не склеенных ласт.

Только где она бродит, неведомо мне и тебе, и чего она
хочет, не знает, наверно, сама, но при ясной погоде
скрипит в том дому колыбель, видно, ждет ее дочку,
пока не настала зима на доверчивых далях скалистого
Севера.

На завистливых далях песчаного Юга ветров, где
самумы с мистралем сплетаются, падая в штиль,
там, где ждали и звали того, что зовется добром, и
смеялись над страхом, стремясь к окончанью пути,
мы оставили радость открытого настежь окна, на
котором листает дневник непутевый апрель. Там
распахнутым взглядом следила за нами весна, и
любовь не святая легла простыней в акварель и
размазала слезы, глаза во все щеки открыв, потому
что испорчено краской прекрасное в них… Мы
оставили звездный азарт до начала игры, написав
неразборчиво кучу наивной фигни.

На завистливых далях, где дети помашут нам вслед,
будут счастливы внуки, но мы не узнаем о том, как
давили педали они и на велике лет с ветром мчались
к науке, что в мире несчастлив никто.
Кроме них.

На поющем Востоке далекой и близкой души пребываем мы
вечно и вечно тоскуем о нем. Он Бангкоком и Токио нас и
смешит, и страшит, и дорогами млечными манит, когда мы уснем.
На поющем Востоке из чаш вырастают цветы, и на сакуре
дивное диво поет по весне, и из древних истоков течет по
предгорьям крутым Беловодье бурливое к солнцу до крови
краснеть;
и мечты зарождаются там, и возможен полет, и не хочется
думать о том, чего может не быть и не может не быть…

А хрустальный нетронутый лед так похож на звезду
опрокинутой ступы Судьбы. Мы толчем и толкуем, но толку
пока не видать, эта скучная сказка без смысла, как день без
конца. Словно дуло к виску, в рюмку бросившись кубиком
льда, приставляем мы маску, скрывая личину лица.

На высоком Востоке души, где вибрации мантр резонируют
с сердцем, живет и всевластвует Бог. Нервом, ниточкой
тонкой пришит Он к карману ума и за тридцать сестерциев
в церкви торгует собой.
…потому что так легче серьезному Западу рук.
…потому что так проще жить в зависти Югу ветров.
…потому что так лечит доверчивый Север хандру.

Бог Адамову рощу срубил им под кров и для дров.
…чтобы стало теплее душе.

На пуховой на постели облаков
в полудреме пьют парное молоко
из разлившегося Млечного Пути
двое странников, которых Бог простил.
Ножки свесив, улыбаются-молчат,
греют крылья в ярких солнечных лучах.

То ли облачность пернатая легла,
то ли радость их с печалью пополам,
но куда по облакам они пойдут,
взявшись за руки у мира на виду,
непонятно им самим, а в облаках
им друг с другом очень нравится пока.

На закате в небесах царит покой,
на пуховой на постели облаков
двух заблудших по головкам гладит Бог,
потому-то мы и счастливы с тобой.

Бабочки друг с другом в одуванчиках
по весне на солнышке любились
и с нектаром желтые стаканчики
залпом осушали в изобилии.
Без ума любились, безоглядные,
бабочки – всей жизни двое суток —
без задумок: хорошо ли, надо ли,
без боязни сплетен-пересудов.
Солнышко светило в небе ясное,
май пришел, и травка зеленела,
бабочки друг с другом были счастливы.
Кто на ком?
Кому какое дело.