Ринат Валиуллин - Песни открытых форточек

Она, флиртуя искренне
с зеркалом,
взглянула в сердцах на него:
– Любовь —
пятое время года,
я даже не знаю, что надеть.
Он созерцал,
терпеливо любуясь:
– Если бы не было тех,
кто может нас сглазить,
я бы сказал:
«Ходи голой,
не прячь красоту под ткань,
любовь —
капризное время года,
нам его не предсказать».

Они целовались так долго, так жарко,
что ночь потемнела от зависти.
Ветер порывисто нервничал,
пальмы пожимали плечами,
смущаясь, луна
прикрылась хлопковым облаком,
песку не спалось под их пятками,
море покрылось мурашками,
воздух в Сардах стал насыщенней,
небо умилённо заплакало.
– Летний дождь,
ты чувствуешь?
Он тоже меня целует.
Ты и он,
сразу двое, так странно,
но ты это делаешь лучше.
– Чувствую,
всё время чувствую,
что ты меня с кем-то сравниваешь.

Я шёл по тротуару,
рядом девушка,
мы двигались с одинаковой скоростью,
почти касаясь друг друга,
казалось, даже шаг в шаг.
В руках у неё трепыхалась
оранжерея живых красных роз.
Мы, не знакомые абсолютно
соседи по тротуару,
просто совпали по времени.
Люди оглядывались,
нам завидовали.
Некоторые – мне,
некоторые – ей.

– А что, по-твоему, любовь?
– Представь грозу:
эмоции потоком,
громыхает сердце,
молнии так близко
рвут пустоту пространства,
в котором ты спокойно жил,
бьют по телу,
но тебе не страшно.
Ты протягиваешь руки,
чтобы ударило сильнее
электричеством её души,
не исключено – смертельно.

Ты можешь со мной поговорить
не важно о чём:
обо мне, о работе, о смысле бессмысленной жизни,
наконец, о весне, о погоде внутри,
о ерунде,
которая легче, чем бижутерия,
о чувствах, бушующих в дебрях моего организма,
в серой подкорке мозга,
где образовались пустоты,
их выело одиночество,
им искусаны губы,
мне нужно высказаться,
просто необходимо выплакаться словами,
можешь даже молчать
красиво, спокойно,
как ты это умеешь.
Помнишь, раньше
мы же общались беспричинно ночами
и были как будто счастливы,
дай мне хоть шанс задержать тебя рядом,
сесть на колени,
увидеть глазами глаза,
пока в них не замерло время.

Я хотел бы умереть с тобой в один день,
но если ты умрёшь первой,
в твои глазницы посажу фиалки.
Я буду поливать их своими слезами,
и они напомнят мне о нежности твоего взгляда.
Если первым буду я,
не утруждайся в поисках карих цветов,
цвета дерьма,
которое я тебе доставил в этой жизни.

«Я сама безответственность», —
думала, когда спускалась по лестнице,
благо лифт не работал.
В таком состоянии она особенно не любила
пустые комнаты,
ушла,
наконец-то,
от того, что искала так долго.
«Сегодня я понимаю,
что не может любовь
принадлежать только мне,
принадлежит сразу двоим,
а точнее – мы ей.
Возможно, это меня и пугало,
не хотелось становиться чьим-то предметом,
которым
он решил заниматься,
да так усердно
носить, одевать, учить,
опекать.
Я устала,
сначала мне нравилось,
но воздуха стало вдруг не хватать».
Вышла она из подъезда на улицу I
к солнцу асфальта
и выдохнула этот адрес.

– Я люблю тебя, —
произнёс он,
не открывая глаз.
– Я знаю, именно любишь, но не понимаешь совсем.
– В смысле? – пришлось расчехлить хрусталь.
Тёплой ванной ладони она прикоснулась к его лицу:
– Мы способны понять только то, что не касается
лично нас.

Не жалей о былом, не скорби,
я сумею найти твою лиру
нет, не надо, не хочешь, не пей —
прогуляемся просто по миру.
Что тоска, она ведь трусиха,
рассыпается пылью от смеха,
что там в прошлом – неразбериха,
из потерей сквозная прореха,
не кори своё сердце за блажь,
одолжи мне его без остатка.
Ты же хочешь? Ему будет жарко,
верно бьющемуся в заплатках.
Не губи себя сном беспокойным,
безразличием не трави,
взгляд твой атомный, очи томные
пусть уснут на моей груди.