Александр Галич - Стихотворения и поэмы

О, этот серый частокол —
Двадцатый опус,
Где каждый день как протокол,
А ночь как обыск.

Где всё зазря и всё не то,
И всё непрочно,
Который час, и то никто
Не знает точно.

Лишь неизменен календарь
В приметах века —
Ночная улица. Фонарь.
Канал. Аптека…

В этот вечер, не сумевший стать зимой,
Мы дороги не нашли к себе домой,
Я спросил тебя: «А может, всё не зря?»
Ты ответила старинным: «Быть нельзя!»

В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже,
Все еще только входят, а свечи погасли уже,
И лежит в сельдерее, убитый злодейским ножом,
Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон.

А полковник-пижон, что того поросенка принес,
Открывает «боржом» и целует хозяйку взасос,
Он совсем разнуздался, подлец, он отбился от рук,
И следят за полковником три кандидата наук.

А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила,
И уже за столом, как положено, куча мала —
Кто-то ест, кто-то пьет, кто-то ждет, что ему
подмигнут,
И полковник надрался, как маршал, за десять минут.

Над его головой произносят заздравную речь
И суют мне гитару, чтоб общество песней развлечь…
Ну, помилуйте, братцы: какие тут песни, пока
Не допили еще, не доели цыплят табака.

Вот полковник желает исполнить романс «Журавли»,
Но его кандидаты куда-то поспать увели,
И опять кто-то ест, кто-то пьет, кто-то плачет навзрыд,
Что за праздник без песни, — мне мрачный сосед
говорит, —
Я хотел бы, товарищ, от имени всех попросить,
Не могли б вы, товарищ, нам что-нибудь
изобразить. —

И тогда я улягусь на стол, на торжественный тот,
И бумажную розу засуну в оскаленный рот,
И под чей-то напутственный возглас, в дыму и в жаре,
Поплыву, потеку, потону в поросячьем желе…

Это будет смешно, это вызовет хохот до слез,
И хозяйка лизнет меня в лоб, как признательный пес,
А полковник, проспавшись, возьмется опять за свое,
И отрезав мне ногу, протянет хозяйке ее…

…А за окнами снег, а за окнами белый мороз,
Там бредет чья-то белая тень мимо белых берез,
Мимо белых берез, и по белой дороге, и прочь —
Прямо в белую ночь, в петроградскую Белую Ночь…

В ночь, когда по скрипучему снегу, в трескучий мороз,
Не пришел, а ушел, мы потом это поняли, Белый
Христос,
И поземка, следы заметая, мела, и мела…
А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила.

Зазвонил телефон, и хозяйка махнула рукой, —
Подождите, не ешьте, оставьте кусочек, другой, —
И уже в телефон, отгоняя ладошкою дым, —
Приезжайте скорей, а не то мы его доедим! —
И опять все смеются, смеются, смеются до слез…

…А за спинами снег, а за окнами белый мороз,
Там бредет моя белая тень мимо белых берез…

Под утро, когда устанут
Влюбленность, и грусть, и зависть,
И гости опохмелятся
И выпьют воды со льдом,
Скажет хозяйка — хотите
Послушать старую запись? —
И мой глуховатый голос
Войдет в незнакомый дом.

И кубики льда в стакане
Звякнут легко и ломко,
И странный узор на скатерти
Начнет рисовать рука,
И будет бренчать гитара,
И будет крутиться пленка,
И в дальний путь к Абакану
Отправятся облака…

И гость какой-нибудь скажет:
— От шуточек этих зябко,
И автор напрасно думает,
Что сам ему черт не брат!
— Ну, что вы, Иван Петрович, —
Ответит ему хозяйка, —
Бояться автору нечего,
Он умер лет сто назад…

Когда собьет меня машина,
Сержант напишет протокол,
И представительный мужчина…
И представительный мужчина
Тот протокол положит в стол.

Другой мужчина — ниже чином,
Взяв у начальства протокол,
Прочтет его в молчанье чинном…
Прочтет его в молчанье чинном
И пододвинет дырокол!

И продырявив лист по краю,
Он скажет: «Счастья в мире нет —
Покойник пел, а я играю…
Покойник пел, а я играю, —
Могли б составить с ним дуэт!»

Врач сказал: «Будь здоров! Паралич!»
Помирает Иван Ильич…

Ходят дети с внуками на цыпочках,
И хотя разлука не приспела,
Ао уже месткомовские скрипочки
Принялись разучивать Шопена.