Поль Верлен - «Все остальное в пределах текста»

Природа, всё в тебе мне скучно — и в полях
Обильные хлеба, и отзвук пасторалей
На сицилийский лад, экстаз рассветных далей
И скорбных сумерек торжественный размах.

Искусства, человек, поэзия, в церквях
Витые лестницы, подобие спиралей,
Что пустоту небес издревле подпирали,
Добро и зло — мне всё посмешище и прах.

В Творца не верую и вовсе не скрываю,
Что мыслить и любить от века презираю
И слышать не могу о пошлости страстей.

Устав от жизни, я, страшась, бегу от смерти;
Как жалкий парусник, под ветром, без снастей,
Душа моя вот-вот исчезнет в круговерти.

Темнеет. Льет и льет. Готические шпили
На тусклых небесах сквозь ливень проступили,
И стены с башнями, и острия зубцов.
Развилка. Виселица с кучей мертвецов.
Так жадно воронье слетается к приманке,
Что в пляске бешеной заходятся останки,
Покуда волки обгрызают им ступни.
Кругом лишь остролист да чахлый терн, одни,
И те от ужаса трясутся всей листвою,
И, словно сажею, земля покрыта мглою.
Трех жалких узников, синюшных и босых,
Ведут копейщики, и протазаны их,
Как зубья бороны, ощерены и гладки, —
И с копьями дождя сошлись в смертельной схватке.

Закат сгорал, но горизонт был светел,
Кувшинки на пруду баюкал ветер,
Тяжелые кувшинки в камышах
Мерцали на безжизненных волнах.
Я брел один, залечивая рану,
Брел вдоль пруда, под ивами, туману
Поведав тайну горестей моих;
И он, как призрак всех скорбей земных,
Мне отвечал, тоску мою усилив,
Утиным криком и биеньем крыльев
Под ивами, где я под вечер брел,
Залечивая рану; в темный дол
Спускалась ночь, но горизонт был светел,
Закат сгорал, пока баюкал ветер
Кувшинки на безжизненных волнах,
Тяжелые кувшинки в камышах.

Краснеет лунный диск почти впотьмах,
Туман дымится по низинам, пряча
Во мгле округу, песня лягушачья
Слышна в зеленых зыбких тростниках.

Кувшинки на воде спешат закрыться,
А призраки высоких тополей
Уходят вдаль, чем дальше — тем черней,
И светлякам в кустах давно не спится.

Тяжелокрылый, улетая прочь,
Бесшумный филин сумрак созерцает,
И в небе все отчетливей мерцает
Всходящая Венера. Это — Ночь.

Твоя душа похожа на пейзаж,
Здесь маски бергамаскам строят глазки,
Здесь и поют, и пляшут, но не дашь
И медного гроша за эти пляски.

Напев их грустен, грустен он и тих,
Поют любовь, властительницу юных,
Но так, как будто счастье не для них,
И музыка, в лучах мерцая лунных,

Таких же грустных, как напев струны,
Укачивает птиц и усыпляет,
И рвется водомет на свет луны,
И падает на мрамор, и рыдает.

В парчовой курточке зверек,
У ног ее мартышка скачет,
Пока она искусно прячет
В перчатку кружевной платок;

От напряжения краснея,
Шуршащих юбок чуткий страж,
Переступает черный паж,
Тяжелый шлейф неся за нею;

Мартышка с ревностью глядит
На груди пышные хозяйки,
Что возбуждают без утайки
Любой досужий аппетит;

А черный плут спешит украдкой
Шлейф приподнять чуть-чуть — и там
Увидеть то, что по ночам
Его терзает лихорадкой.

Ей все одно, что плутовство,
А что — слепое обожанье:
Идет, оставив без вниманья
Восторг зверинца своего.

Вся грация и все уловки,
Всё, что пленит в шестнадцать лет,
Любовь и нежность без рисовки —
С ней всё является на свет.

Очами ангела взирая,
Не взяв ни помысла в расчет,
Она внушает мысль о рае
Тому, кто поцелуя ждет.

Рукою, маленькой такою,
Что и колибри негде сесть,
Любое сердце за собою
Уводит, а куда — Бог весть!

Чуть что — к душе ее стремится
На помощь трезвый ум; она
Провидит все, что совершится,
И непорочна, и умна.

Сочувствие ни в грош не ставит,
И веселится без забот,
И, если верной музой станет,
Глядишь, до дружбы снизойдет,

А может быть, любовью страстной
Она поэта одарит,
Что под окном ее — несчастный! —
Тропу победную торит

И вечной песней без названья,
Фальшивых избегая нот,
Свои душевные страданья,
Как на духу, передает.