Аркадий Казанский - «Играю словом…»

Летела ночь, как колесница,
И таяла, как сладкий сон.
Уже задолго до зарницы
Истомой Флавий поражен,
И лаской умиротворен
В глубокий погрузился сон.
Царица молча наблюдает
И тихо ложе покидает.

Рассвет приходит. Флавий спит.
Безмолвный страж к нему подходит,
Металлом о металл проводит;
Секира острая звенит,
И сон от Флавия летит.
Раскрыв глаза, он потянулся,
Увидел стража, усмехнулся
И молвил: — Долго же я спал!
Клинок рукою твердой взвился
И шея приняла металл,
И гордый череп откатился.

А пир с восходом солнца снова
Уже проснулся и шумит.
О Флавии вокруг ни слова
Уже никто не говорит.
Чертоги ожидают ночи
Уже пред новым храбрецом.
И новый страж секиру точит
С недвижно-каменным лицом.
И день в Египте на закате;
И солнце, обойдя свой путь,
Заре лучи косые катит,
По небу лишь успев скользнуть
И в бездне Нила утонуть.

Критон явился. Пылко, страстно
Он сыплет речи на гостей.
Прошедшей ночью не напрасно
Он потрудился. Из очей
Свет творчества на всех струится.
И звонким голосом живым
Он прославляет ночь с царицей
И наслаждения… Увы!
Бессильны в наши поздни лета,
Через завесу долгих дней
Мы описать восторги эти,
Кипенье пламенных страстей;
И прелести младых танцовщиц,
Хоров и музыки река…
Истлевших списков и сокровищ
Нам не оставили века.

Его манило совершенство:
Успеть за ночь одну испить
Неизмеримое блаженство;
И в строки стройные отлить.
Царица перед ним явилась
Богиней неприступных гор.
И голова его кружилась;
Он мыслей слышал стройный хор.
Чтоб уцелеть в огне пожарищ,
Ее красот вкусив едва,
Ведь ночь, что женщине подаришь,
Увы, для творчества мертва.
Он требует перо, бумагу,
И звучных рифм поток живой
Искрящейся и бурной влагой
Полился вновь из уст рекой.
Он, вдохновением пылая,
Восторги передал векам;
Все гимны страстные слагая
К ее пленительным ногам.

Царица приняла игру;
И слушала, и улыбалась,
И наслажденьем на пиру
Его последнем упивалась;
И открывала все ему
Свои заветнейшие тайны;
И вдруг, не зная почему,
Ему дарила вздох печальный.
И лились звучные слова
До самой утренней зарницы.
К перу склонилась голова;
Не слышал он уход царицы.
И, вдохновенно бормоча,
Лучей рассвета не заметил.
И страж, коснувшийся плеча,
Его холодной сталью встретил.
И откатилась голова,
С губ слово вышло на излете.
Так лебедь закричит, едва
Ее стрела пронзит в полете.

И смелость Флавия воспев,
И мудрость мудрого Критона,
Пир вновь проснулся, загудев,
Восторгом заглушая стоны.
Не видно плакальщиц вокруг.
Не слышно стонов овдовевших.
Танцовщицы, смыкая круг,
Хранят от мертвых уцелевших.

Бросая золото лучей,
Недолгий день струился, длился.
Блистая чернотой очей
С закатом юноша явился.

Огнем горели ярким очи,
Безумным, яростным огнем.
Увы! Бессонные две ночи
Оставили свой след на нем.
Роз лепестки легли к ногам;
Танцовщиц легкий ряд резвился,
И сладострастный фимиам
Вокруг счастливчика курился.
Все здесь готово для него:
И ложе, и фонтан струится;
Но он не видит ничего;
В его очах одна царица.

И светом озарилась ночь.
Царица властною рукою
Гостей всех отсылает прочь,
Оставшись с ним одна в покоях.
Одежды легкие, взлетев,
Покинули тела младые.
Сплетясь и слившись воедино,
На ложе смерти с ней присев,
Со всей он ей отдался страстью;
И, к ней прильнувши, изнемог
И зарыдал. И в женской власти
И опыте спасенье мог
Теперь найти. Царица нежно
Его ласкает, уложив
Себе на грудь, моля надежду
В его груди восстановить.

Вот сила вновь к нему вернулась
И властно постучалась в грудь.
И чувства в нем опять схлестнулись;
Не смея на нее взглянуть,
Безумной страстию пылая,
На приступ вновь и вновь идет.
И снова он изнемогает,
И снова к жизни восстает.
И рук его, и губ бессонных
Ей от себя не отвратить.
Лишь женщина одна способна
В горенье страсти обратить.
От неумелых этих рук
Она горела и бледнела;
И переполнилась. И вдруг
С чуть слышным стоном ослабела.

Победу одержав над ней,
Он засмеялся, содрогнулся,
И рухнул навзничь. Сонм теней
Над белизной чела сомкнулся.
Улыбка легкая уста
Уж холодеющие сжала.
К нему на грудь она упала
И плакала. И ночь, устав,
Свои права отдала утру.
И с первым солнечным лучом
Бессонный страж, войдя, нашел
Царицу над прекрасным трупом.