Лариса Миллер - Средь бела дня

Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву.
Временами я в прошлом прекрасно живу,
Все его закоулки, дворы навещая
И фонариком памяти их освещая.
Я совсем не из тех, кто, шагая вперёд,
Ничего из былого с собой не берёт,
Кто следит за одной злободневностью только.
Да у них же не доля, а малая долька,
Только малая долька, лишь долечка от
Драгоценных, немереных Божьих щедрот.

А я тогда жила в раю,
В раю своём Замоскворецком,
Послевоенном, нищем, детском,
Простом, как «баюшки-баю»,
Как двор, как дом, как три звонка,
Что были сказочным паролем
При входе в рай. Давай отмолим
Тот рай. Он есть наверняка,
Хоть не найти туда тропы,
Хотя исчезли окна, крыши,
В нём обитающие мыши,
В него влюблённые клопы.

Осталось только сбросить вес,
Чтобы за краешек небес,
За край небесный ухватиться
И, оказавшись там, где птица,
Висеть и ножками болтать,
И продолжать душой летать,
В лазури временами тая,
И всё-таки не улетая
Далёко от земных дорог,
Когда земной мой выйдет срок.

Ну да, конечно, жить не весело,
Но радость снова перевесила,
Хотя причин-то никаких.
Но, если начинаю стих
Я с жалобы на долю тяжкую,
Его кончаю вместе с пташкою,
Что и сама во всю живёт
И с нею вместе жить зовёт.
Пусть не меня — друзей по пёрышку:
Зарянку, зяблика иль скворушку.

Какая радостная весть:
Вот я опять на свете есть.
Да и заря не побоялась —
Пришла, и встреча состоялась.
«Ну как мы время проведём? —
Спросила я, — Куда пойдём?»
«Давай сперва отметим встречу,
А после я тебе отвечу —
Заря сказала, — Пей до дна».
И вместо терпкого вина
Вдруг подала мне прямо в койку
Свою целебную настойку
Из ветра вешнего, лучей
И птичьих льющихся речей.

А небеса меня едят,
Они едят меня глазами
И, видимо, не знают сами,
Зачем они за мной следят.
А всё, наверно, потому,
Что не даю я им проходу:
То про звезду слагаю оду,
То про небесную кайму.

И снова лёгкие, узорные
Кочуют тени беспризорные,
Ничейные, под птичий гам,
Кочуют тени тут и там.
Гляжу на них не то с обидою,
Не то с восторгом и завидую
Тому, что ранить их нельзя,
Тому, что можно жить, скользя,
Легко меняя окружение
И вид, и местоположение.

Вот разгалделось вороньё,
Во мгле ширяя предрассветной.
О чём галдёж их несусветный?
Неужто тоже про неё —
Про жизнь? Но только не общо,
Как у меня, а про детали:
Мол, им чего-то недодали,
Чего-то хочется ещё.
А, впрочем, ведь и я о том
Пою, хватая воздух ртом.

Когда листа пером касаюсь,
Я не стихи пишу — спасаюсь
От всех затрещин и тычков,
И страшноватых сквознячков,
И тупиков, и бездорожья,
И мир опять Творенье Божье,
С которым в счастье и в ладу
Живу у неба на виду.

И снова ангел мой на дудочке
Сыграл и подал мне на блюдечке,
На блюдце с голубой каёмочкой
Мой новый день с небесной кромочкой:
Мол, положи в него, что нравится.
А я стою, боюсь не справиться,
Гляжу на блюдечко растерянно.
Желаний вроде бы немеряно.
Но день с вкраплением небесного
Чего-то требует чудесного —
Узора, кружева ль с мережкою…
Стою в лучах его и мешкаю.

Как входит новый день во власть?
Сперва торжественная часть:
Небес рассветных полыханье
И ветра свежее дыханье.
Потом концерт. Концерт такой:
Течёт мелодия рекой —
Скворец начнёт, щегол подхватит,
И музыки до ночи хватит.

Хотя я потихоньку таю,
Но всё равно во сне летаю,
Во сне летаю всё равно,
Хоть не младенец я давно.
Хоть тают все мои заначки,
Всё ж эти строки — не заплачки.
Я время таянья люблю
И, если в чём тоску топлю,
То в ручейках и водах талых.
Я не из племени усталых,
На мир обиженных вконец.
Со мной рифмуются юнец,
Малец, птенец, скворец, чьи трели
Так оглушительны в апреле.