Владимир Высоцкий - Я никогда не верил в миражи

Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа?!
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души!

На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».
«Укоротить поэта!» – вывод ясен.
И нож в него – но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился – и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!

1971

Целуя знамя в пропыленный шелк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: «Вперед, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!»

Измятыми знаменами горды,
Воспалены талантливою речью,
Расталкивая спины и зады,
Одни стремились в первые ряды —
И первыми ложились под картечью.

Хитрец и тот, который не был смел,
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд, но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел
И в спину убивали за измену.

Сегодня каждый третий – без сапог,
Но после битвы заживут, как крезы.
Прекрасный полк, надежный, верный полк —
Отборные в полку головорезы!

А третьи и средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь, и спину —
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, но, как из-за еды,
Дрались за золотую середину.

Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах, на картине, —
Те, кто не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади – и горды,
Что честно прозябали в середине.

Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа…
Прекрасный полк, надежный, верный полк —
Отборные в полку головорезы.
Но нет, им честь знамен не запятнать —
Дышал фельдмаршал весело и ровно.
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: «Кто-то должен умирать,
А кто-то должен выжить, безусловно!»

Пусть нет звезды тусклее чем у них —
Уверенно дотянут до кончины,
Скрываясь за отчаянных и злых,
Последний ряд оставив для других,
Умеренные люди середины.
В грязь втоптаны знамена, славный шелк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?!

1971

Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц, —
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши уши летел.
Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.

Сколько лет в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…

На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу, —
Он покажет, на что он способен,
Но и я кое-что покажу!

Он поет задыхаясь, с натугой,
Он устал, как солдат на плацу,
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.

Сколько лет в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…

Только вдруг: «Человече, опомнись —
Что поешь?! Отдохни – ты устал.
Это – патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!..»

Все напрасно – чудес не бывает.
Я качаюсь, я еле стою, —
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.

Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…

В чем угодно меня обвините,
Только – против себя не пойдешь:
По профессии я усилитель —
Я страдал, но усиливал ложь.

Застонал я – динамики взвыли, —
Он сдавил мое горло рукой…
Отвернули меня, умертвили —
Заменили меня на другой.

Тот, другой, – он все стерпит и примет,
Он навинчен на шею мою.
Часто нас заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.

…Мы в чехле очень тесно лежали —
Я, штатив и другой микрофон, —
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменен.

1971

Я только малость объясню в стихе —
На все я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе —
В поту и в нервах первой брачной ночи.