Йост Вондел - Трагедии

Дозволено ли мне, отец, просить совета?

В чем дело?

О, ни в чем.

Недобрая примета,
1170 Мне в голосе твоем тон слышится дурной.

Я с Ахимановой беседовал женой.

Сего ль не воспретил я совершенно ясно?

Я неприступен был.

К чему терять напрасно
Часы почти уже исчерпанного дня?

На сердце гнет лежит великий у меня.

Жена, отец, и мать, и братья, и невестки
Тебя в ковчеге ждут: сему причины вески.

Я все же многого, родитель, не пойму.

Я свет познанья дам рассудку твоему.

1180 Потребно ль в лодку лезть, по край зверьми набиту?

Коль выпьешь море — в том вполне найдем защиту.

Мир в меру покарав, отступит вал морской.

На это, как ни жаль, надежды никакой.

В ковчег сокрытыми — доколе нам томиться?

Круг совершить должна светила колесница.

О, горе — в темноте скрываться целый год!

Ты не соскучишься, утешься наперед.

Кто празднствует — тебя ль, отец, не раздражает?

Уж праздность-то тебе никак не угрожает.

1190 А поохотиться — уж так ведь я охоч!
Ни солнца, ни луны в ковчеге — только ночь,
Не воздух, а сплошной тяжелый дух звериный,
Напитанный чумой, зловонною уриной, —
С утра до ночи так, и с ночи до утра:
Тюрьма, свинарник, хлев, собачья конура [171] Ни солнца, ни луны в ковчеге ... собачья конура — Ср. описание корабельного трюма в ст. 159-168 "Похвалы мореходству" (наст. изд. с. 267). Характерно, что еще в "Ветхозаветных героях" Вондел именовал Ноя именно "шкипером"; для него, как и для абсолютного большинства нидерландских поэтов, тема моря была одной из важнейших в творчестве. !

Средь нас, любезный сын, не будет безработных;
Сим и Йафет с тобой должны питать животных,
Носить овес, и жмых, и прочие корма,
И чистить стойла все, что хлопотно весьма.

1200 Тюрьма! Ужели Хам вот так растратит силы?
Сгниванье то иль жизнь во глубине могилы?
Притом не в мраморном — в бревенчатом гробу:
О, сколь печальную мы выбрали судьбу!

Зато не сгубят нас греха позорны пятна.

Что легче — просто смерть, иль смерть тысячекратна?
Мне легче броситься в разверстый зев пучин!

Я поддержу тебя: будь мужествен, мой сын.

Все то, позволь, скажу, что прочие не смели.

Мы много говорим, а время на пределе.
1210 Но выскажись, свои печали мне вруча.

Не в роли ты отца, но в роли палача,
Кто сам же и судья: ты казнь пророчишь миру,
Грозишь ему, воздев тяжелую секиру.
Медведем Господа изображаешь ты,
Свирепым кабаном, стравляющим кусты
В припадке бешенства: мол, все затопчет царства
Господь, карающий развратность и дикарство.
Столь воды буйственны, столь плотны облака
На сушу бросились теперь издалека,
1220 Уж над отрогами тяжелый вал колышим,
Последний мира вздох мы вскорости услышим,
Иль Бог, как женщина, озлоблен и ревнив?
Иль мало гибели Ему садов и нив?
Не Провиденье здесь — но лишь вражда и вызов,
Немилосердный гнев, сквернейший из капризов.

О святотатственный, о гнусный отпрыск мой,
Увы, речистый столь — уж лучше бы немой, —
Позоришь Господа глаголом ты неправым,
Беспутством обуян и своевольным нравом.
1230 Я Небеса теперь в свидетели зову:
Не пасть проклятью бы — да на твою главу!
Мы, слава Господу, с той истиной знакомы,
Что Божьи сущности для нас неизрекомы,
Бессильна их в слова понятные облечь
Несовершенная, увы, людская речь.
Упреки ложные в гневливости растленной
Невместно воссылать Создателю Вселенной.
И вот — печальная картина такова:
На ветер кинуты неправые слова.
1240 Суд над злословием, будь нелицеприятен!
Возможно ль Господу столь безобразных пятен
Тиранства мерзкого — не смыть с лица земли?
От корня одного — две ветви возросли:
Род Каина плоды, чреватые раздором,
По свету разбросал, — и Сифов род, которым
Даны плоды, чей вкус целителен и здрав.
Но первый победил, мощь большую набрав.
Испорчен лучший стал, благим путям неверен.
Возмездье да грядет. Посев добра — потерян.