Итак, если это все поспеет и дела позволят, то я буду.
Адрес: От практического Мудреца Мудрецу астафьическому с Мудрецом пушкиническим послание.
17. Н. И. ГНЕДИЧУ
<���Начало января 1817 г. Хантоново>
Замерзлыми от стужи перстами пишу тебе несколько слов. Я приехал в деревню и прошу тебя писать туда. <���…> Обнимаю тебя очень крепко. Более писать не могу.
От стужи весь дрожу,
Хоть у камина я сижу.
Под шубою лежу
И на огонь гляжу,
Но все как лист дрожу,
Подобен весь ежу,
Теплом я дорожу,
А в холоде брожу
И чуть стихами ржу.
В такой стуже лучше писать не умею. <���…>
18. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
4 марта <1817 г. Хантоново>
<���…> И право, можно жить, если бы здоровье не изменяло. У меня книг много, задал себе работу, и весна с цветами на дворе. <���…>
Я очень болен,
Но собой доволен;
Я неволен,
Но мне, Музы,
Ваши узы
Так легки,
Как сии стишки.
По ним ты можешь судить, какие быстрые успехи делаю в поэзии. <���…>
Еще прибавляю:
Запрос Арзамасу
Три Пушкина в Москве, и все они — поэты.
Я полагаю, все одни имеют леты.
Талантом, может быть, они и не равны;
Один другого больше пишет,
Один живет с женой, другой и без жены,
А третий об жене и весточки не слышит:
(Последний — промеж нас я молвлю — страшный плут,
И прямо в ад ему дорога!)
Но дело не о том: скажите, ради бога,
Которого из них Бобрищевым зовут?
Успокой мою душу. Я в страшном недоумении. Задай это Арзамасу на разрешение. <���…>
19. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
9 марта <1817 г. Хантоново>
<���…> Милый мой пузырь, пришли мне Жуковского портрет. Что стоит тебе велеть срисовать его какому-нибудь маляру! Не я прошу его, твой портрет кличет на стене. Вот ему надпись:
Кто это так, насупя брови,
Сидит растрепанный и мрачный, как Федул?
О чудо! Это он!.. Но кто же? Наш Катулл,
Наш Вяземский, певец веселья и любови!
Ей-ей, изрядно для стихотворца хромого и с мушкой на затылке. <���…>
20. В. Л. ПУШКИНУ
<���Март 1817 г. Хантоново>
Не виноват, не виноват нисколько перед милым и почтенным старостою, хотя и кажусь несколько виновным! Странствовал, приехал домой и опять немедленно пустился странствовать; вот почему и не писал к тебе, милый староста:
Она тебе скажет, если спросишь ее: мог ли я писать, окостенелый от холода. Теперь дома и пишу. Письмо начинается благодарностию за дружество твое; оно у меня все в сердце.
И как, скажите, не любить
Того, кто нас любить умеет,
Для дружества лишь хочет жить
И языком богов до старости владеет.
До старости? Не сердись: это для стиха вставка! Мне Музы и опытность шепчут на ухо:
Тот вечно молод, кто поет
Любовь, вино, Эрота
И розы сладострастья жнет
В веселых цветниках Буфлера и Марота.
Пускай грозит ему подагра, кашель злой
И свора злых заимодавцев:
Он все трудится день-деньской
Для области книгопродавцев.
«Умрет, забыт!» Поверьте, нет!
Потомство все узнает:
Чем жил, и как, и где поэт,
Как умер, прах его где мирно истлевает.
И слава, верьте мне, спасет
Из алчных челюстей забвенья
И в храм бессмертия внесет
Его и жизнь, и сочиненья.
Ваши сочинения принадлежат славе: в этом никто не сомневается.
Ты злого Гашпара убил одним стихом
И пел на лире гимн, Эротом вдохновенный.
Но жизнь? Поверьте, и жизнь ваша, милый Василий Львович, жизнь, проведенная в стихах и в праздности, в путешествиях и в домосидении, в мире душевном и в войне с Славенофилами, не уйдет от потомства, и если у нас будут лексиконы великих людей, стихотворцев и прозаистов, то я завещаю внукам искать ее под литерою П:
Пушкин В. Л., коллежский асессор, родился и проч.
Чутьем поэзию любя,
Стихами лепетал ты, знаю, в колыбели;
Ты был младенцем, и тебя
Лелеял весь Парнас, и Музы гимны пели,
Качая колыбель усердною рукой;
«Расти, малютка золотой!
Расти, сокровище бесценно!
Ты нащ, в тебе запечатление
Таланта вечное клеймо!
Ничтожных должностей свинцовое ярмо
Твоей не тронет шеи:
Эротов розы и лилеи,
Счастливы Пафоса затеи,
Гулянья, завтраки и праздность без трудов,
Жизнь без раскаянья, без мудрости плодов
Твои да будут вечно!
Расти, расти, сердечной!
Не будешь в золоте ходить,
Но будешь без труда на рифмах говорить,
Друзей любить
И кофе жирный пить!»
Читать дальше