Сильвен Тессон - Лето с Гомером

Гомер прерывает сражение.

Одиссей, Феникс и Аякс идут договариваться с Ахиллесом. Арфа Гомера передает нам все нюансы этих переговоров. Неоходимо убедить оскорбленного воина вернуться в строй. Его отсутствие пагубно для ахейцев. Они терпят неудачу. Его возвращение могло бы изменить их судьбу.

Одиссей использует политический аргумент и утверждает, что Агамемнон одарит его сокровищами, если он «оставит гнев». Феникс прибегает к мольбе, но Ахиллес не меняет решения: его может убедить только раскаяние Агамемнона. Аякс же выдвигает аргумент воина: армия любит Ахиллеса. Этот аргумент его трогает. Ахиллес не вернется в строй, но соглашается остаться. И даже лучше! Обещает сражаться, если будет угроза кораблям и если Гектор приблизится к ним.

Иногда эту обиду Ахиллеса трактуют как выражение патологического нарциссизма, потому что мы, дети расчетливой эпохи, не можем себе представить, что рана, нанесенная его чести, может быть глубже и опаснее всех остальных ран.

И война возобновляется: снова летают копья, снова звенят мечи. Струятся слезы и кровь. Тьма «покрывает очи», оружие «опадает на тело» (это выражения самого Гомера для описания смерти), падают воины. Идет страшная сеча.

Агамемнон ранен, Одиссей тоже, наконец, и Диомед. Ахейцы принимают удар. Троянцы подступают под их стену: «не по воле бессмертных воздвигнуто было здание то» («Илиада», XII, 8), напоминает нам Гомер. Слушатель поэмы еще раз узнавал здесь о том, чего стоило неуважение традиций и презрение установленных пределов:

Поймем правильно эти стихи: боги жонглируют нами, и, если чья-то судьба им кажется слишком тенденциозной, они выдвигают нового героя. Гомер часто возвращается к этой идее. Люди являются переменной величиной в игре богов. В общем, мы располагаем своей жизнью, а боги располагают нами.

Гомер испытывает все возможные способы развития событий. В песни XIV эта техника напоминает щелчок по носу. И в этом гений Гомера: его воображение не скудеет даже тогда, когда он описывает уже многократно повторяющуюся ситуацию. На этот раз речь снова идет о контратаке ахейцев, приводящей к тактическому перелому.

Гера решает обольстить Зевса, попросив помощи у Афродиты. И вот эти богини неба и земли обмениваются одеждами, и Гера жеманничает перед Зевсом, чтобы тот угодил в ее сети: «ныне пылаю тобою, желания сладкого полный» («Илиада», XIV, 328). И дальше следует сцена вполне человеческой любви, даже слишком человеческой, то есть – смехотворной.

Зевс занят шалостями с Герой, и богиня посылает Посейдона помочь ахейцам получить небольшую передышку в осаде Трои.

Взбешенный таким оборотом, Зевс наводит порядок в соотношении сил, восстанавливая паритет враждующих линий. Эти бесконечные наступления и отступления войск напоминают абсурдные действия Первой мировой войны, в том виде, как ее описывали Юнгер, Барбюс или Женевуа [14] Немецкий писатель Эрнст Юнгер (1895–1998) и французские писатели Анри Барбюс (1873–1935) и Морис Женевуа (1890–1980) – авторы произведений о Первой мировой войне. , когда армии тратили несколько месяцев, теряя тысячи солдат, на завоевание пары десятин грязной земли. В чем же отличие? Солдаты Первой мировой не носили ни оружия из бронзы, ни блестящих шлемов. Но, вероятно, злополучные боги все еще вершат свои дела над полями сражений.

И тут наступает развязка ахейских невзгод. Стены вот-вот поддадутся напору. В «Илиаде» стена символизирует собой защиту и суверенитет, но также – некий предел, данный обществу. Стена, как и всякая граница, является драгоценным сокровищем, и это великое несчастье, если в ней открывается брешь. Две тысячи пятьсот лет спустя после Гомера ревнителям плоского мира, без наций и без границ, следовало бы присесть в уютной тени какой-нибудь крепостной стены и поразмыслить об «Илиаде»: