Сергей Гандлевский - Счастливая ошибка [стихи и эссе о стихах]

В сельпо у перрона я купил
чекушку и на сдачу батон,
спросил, как короче пройти к реке —
и мне указали кратчайший путь.

В ивах петляла Истра-река,
переливалась из света в тень.
И повторялись в реке берега,
как повторяются по сей день.

Хотя миновало сорок лет —
целая вечность коту под хвост, —
а река все мешает тень и свет;
но и наш пострел оказался не прост.

Я пил без закуски, но не косел,
а отрезвлялся с каждым глотком.
И я встал с земли не таким, как сел,
юным зазнайкой-весельчаком.

Выходит, вода пустячной реки,
сорок лет как утекшая прочь стремглав,
по-прежнему держит меня на плаву,
даже когда я кругом неправ.

Шли и шли облака среди тишины,
и сказал я себе, поливая траву:
«Значит, так» — и заправил рубашку в штаны —
так с тех пор и живу.

Обычно мне хватает трех ударов.
Второй всегда по пальцу, бляха-муха,
а первый и последний по гвоздю.

Я знаю жизнь. Теперь ему висеть
на этой даче до скончанья века,
коробиться от сырости, желтеть
от солнечных лучей и через год,
просроченному, сделаться причиной
неоднократных недоразумений,
смешных или печальных, с водевильным
оттенком.
Снять к чертям — и на растопку!
Но у кого поднимется рука?

А старое приспособленье для
учета дней себя еще покажет
и время уместит на острие
мгновения.
Какой-то здешний внук,
в летах, небритый, с сухостью во рту,
в каком-нибудь две тысячи веселом
году придет со спутницей в музей
(для галочки, Европа, как-никак).

Я знаю жизнь: музей с похмелья — мука,
осмотр шедевров через не могу.
И вдруг он замечает, бляха-муха,
охотников. Тех самых. На снегу.

…а диктор нам и говорит: «Сегодня Нэнси
проводит необычный мастер-класс.
Сезон дождей оставил по себе
болота, и поблизости в трясину
по брюхо провалилась буйволица.
И мать наглядно обучает львят
искусству лобовой атаки…»

О, подлое мое воображенье!
Мне заживо — мне, мне —
паршивцы объедают мочку носа,
глаза и щеки, уши и загривок!..

Что, командир, мир привести в движенье
каким-нибудь другим горючим, кроме
резни и ужаса, было слабо?!
Одно из трех:
ты — или неумеха,
как Коля-Николай, сантехник и
борец с похмельем;
или извращенец.
Или (в порядке бреда) ты у нас —
маньяк-артист, в гробу видавший жалость.

Как бы то ни было, последний лемминг
имеет право пискнуть в голос «fuck you»
и в небо оттопырить средний пальчик …

Вчера мне снился скучный коридор,
где ходим мы с отцом туда-обратно.
И я несу какой-то вздор,
а он молчит, в свой драп одет квадратный.

Вдруг девица-краса из прежних дней —
вся вечная разлука и могила —
и вот я норовлю украдкой к ней
прижаться, чтобы отпустило.

Когда отец из темного угла —
о прописной психоанализ! —
проговорил, что мама умерла —
и спешно мы засобирались.

Но вспомнил я сквозь тусклое кино
с каким-то непристойным облегченьем,
что все они мертвы давным-давно,
и справился с сердцебиеньем.

Лишь мне до срока с этой стороны
в избытке мертвенной печали
наведываться мимоходом в сны,
куда они навек откочевали.

Старый князь умирает и просит:
«Позовите Андрюшу…»
Эта фраза из раза в раз вынимает мне душу,

потому что, хотя не виконты и не графья мы,
в самых общих чертах похоже на смерть моей мамы.

Было утро как утро, солнце светило ярко.
«Позовите Сашу, Сережу, найдите Марка», —

восклицала в беспамятстве и умерла назавтра.
Хорошо бы спросить напрямую известного автора,

отчего на собственный мир он идет войною,
разбивает сердца, разлучает мужа с женою.

Либо что-то в виду имеет, но сказать не умеет,
либо он ситуацией в принципе не владеет.

Говорю ли с женой об искусстве
или скромно блюду тишину,
речь в конечном итоге о чувстве,
обуявшем меня и жену.