Сергей Гандлевский - Счастливая ошибка [стихи и эссе о стихах]

Признаки жизни, разные вещи —
примус и клещи.
Шмотки на выброс, старые снимки —
фотоужимки.

Сколько стараний, поздних прозрений,
ранних вставаний!
Дачная рухлядь — вроде искусства,
жизни сохранней.

И воскрешает, вроде искусства,
сущую малость —
всякие мысли, всякие чувства,
прочую жалость.

Вплоть до частушки о волейболе
и валидоле…
Платье на стуле — польское, что ли,
матери, что ли?

Среди прочего, отец научил отыскивать Кассиопею —
небесную «дубль-ве».
Среди прочего, незадолго до смерти построил дачу.
Есть что-то непристойное в расхожих россказнях
о загробных проделках усопших: о сберкнижке,
чудом обнаруженной на сорокадневье вкладчика;
о сверхъестественном падении этажерки,
знаменующем-де присутствие покойного — и т. п.
Тьфу!.. Будто поминаются не «возлюбленные тени»,
а массовики-затейники средней руки.

Вот когда новогодней ночью
из дюжины свечей на дачном снегу
держались до последнего ровно пять,
образовав вышеуказанный астрономический зигзаг…

«Или-или» — «и-и» не бывает.
И, когда он штаны надевает,
Кофе варит, смолит на ходу,
Пьет таблетки, перепроверяет
Ключ, бумажник, электроплиту
И на лестницу дверь отворяет,
Старый хрен, он уже не вздыхает,
Эту странность имея в виду.

Драли глотки за свободу слова —
Будто есть чего сказать.
Но сонета 66-го
Не перекричать.

Чертежей моих не троньте —
Нехорош собой, сутул
Господин из Пиндемонти
Одежонку вешает на стул.

День-деньской он черт-те где слонялся
Вечно не у дел.
Спать охота — чтобы дуб склонялся,
Чтобы голос пел.

В коридоре больнички будто крик истерички
В ширину раздается, в длину.
И косятся сестрички на шум электрички,
Пациенты теснятся к окну.

От бессонницы воображенье двоится —
То слоняешься по коридорам больницы,
То с тяжелым баулом бегом
В хвостовой поспеваешь вагон.

Как взаправду, толпятся в проходе старухи,
Как живой, гитарист — трень да брень.
Наизусть сочиняй воровские кликухи
Станций и деревень.

Предугадывай с маниакальной заботой
Новобранца со стрижкой под нуль.
Пусть пройдет вдоль вагона с жестокой зевотой
Милицейский патруль.

И тогда заговорщицки щелкнет по горлу
Забулдыга-сосед.
Память-падальщица, ишь ты, крылья простерла!
Вязкий ужас дорожных бесед.

Отсылающих снова к больничной курилке,
Где точь-в-точь просвещал человек.
Но по логике сна озираешься в ссылке —
То ли Вытегра, то ли Певек.

Так и травишь себя до рассвета,
Норовя, будто клеем шпана,
С содроганием химией, химией этой
Надышаться сполна.

В черном теле лирику держал,
Споров о высоком приобщился,
Но на кофе, чтобы не сбежал,
Исподволь косился.
Все вокруг да около небес —
Райской спевки или вечной ночи.
Отсебятина, короче,
С сахаром и без.

Доходи на медленном огне
Под метафизические враки.
К мраку привыкай и тишине,
Обживайся в тишине и мраке.
Пузыри задумчиво пускай,
Помаленьку собираясь с духом,
Разом перелиться через край —
В лирику, по слухам.

Мне нравится смотреть, как я бреду,
Чужой, сутулый, в прошлом многопьющий,
Когда меня средь рощи на ходу
Бросает в вечный сон грядущий.

Или потом, когда стою один
У края поля, неприкаян,
Окрестностей прохожий господин
И сам себе хозяин.

И сам с собой минут на пять вась-вась
Я медленно разглядываю осень.
Как засран лес, как жизнь не удалась.
Как жалко леса, а ее — не очень.

«О-да-се-вич?» — переспросил привратник
и, сверившись с компьютером, повел,
чуть шевеля губами при подсчете
рядов и мест.