Леонид Оливсон - Осколки зеркала моей взрослой жизни

Она не знала, что директорша сказала,
Но в глубине души бессовестно мечтала
Девчонку эту как-то оскорбить,
Чтоб было ей совсем не сладко жить.

А на девчонке волосы вились…
– Ты может с бигуди прическу уложила?
Пойди-ка, волосы смочи! Молись,
Чтоб я не рассердилась! Это ты мудрила?

Она вернулась в класс и голову склонила.
Учительница посмотрела и спросила:
– Ты клала бигуди? Нет? Врешь! Клянись!
А волосы ее чрез час вились.

Вот в школе прозвенел уже звонок,
Закончился ужасный тот урок.
И девочки гурьбой домой бегом помчались,
Не посмеялись с ней, не просто попрощались.

То было в средней полосе зимой.
С расстройства девочка пошла домой,
Кружа в густом снегу путем совсем не близким…
И мир ей показался мерзким, злобным, низким.

И от обид на эту зануду
В сугроб зарылась, поймав простуду.
Родители нашли ее не поленились
И над ее здоровьем крепко потрудились.

Такого рода разных гнусных издевательств,
Когда режим сатрапа глянцевел,
Учительниц-антисемиток измывательств –
Девчонок юных в школах был удел.

Хрущевский век перекрывал век Сталина.
Себя он на двадцатом съезде обелил.
На лбу его всегда была испарина,
Когда вождя на вечерах он веселил.

Он мстил на съезде вождю за гибель сына:
Тот, в плен попав, решил работать на врага.
Тогда сработала Сталина дружина.
Его украли аж из логова врага.

В веку своем он делал вещи разные:
В век сталинский как все поддакивал вождю;
И неудачными были аграрные, –
В делах промышленности делал чехарду.

Как мог на разных должностях работать он
С образованием начальным, лапотный.
Он по натуре-то был мстительный бурбон,
В своей Калиновке ему бы балакать.

А ведь когда взошел на трон – всех устранил.
Как подло, хитро с Жуковым он поступил,
Все его годы вел себя как властелин,
Все то, что Сталин сделал, – он разворотил.

Прославился в Америке он башмаком:
Догнать и перегнать Америку хотел.
Испортил целину своим он каблуком,
В делах международных был он пустотел.

И добрые дела он тоже претворял,
Пятиэтажки строил как во Франции.
В бараках люди – ничего он не терял,
А у художников ругал абстракции.

Хватало сил на все: учиться не любил,
Ведь было в Промакадемии учился.
А в Сталинское время скольких он сгубил!
Всю жизнь в работе в своем соку варился.

Но век свой творческий плохо закончил он,
Страну оставил он на грани бедствия.
От кукурузы год один лишь был трезвон,
Ведь почв эрозией ей было следствие.

Эрнст Неизвестный сделал ему памятник,
Он отражает его дел ипостаси.
В своих свершениях он был как маятник,
Его хороших и их плохих гримасы.

Жена моя, из рассказов тещи, была совсем не краля.
Даже ужасная шалунья в раннем детстве:
Сородичи от маленькой проказницы страдали,
Как будто кол сидел в ее желейном месте.

Она так ловко прыгала в сугроб зимой с сарая,
То бегала размяться на летний старый пруд…
Кто мог хоть как-то предугадать ее желания,
Иль мог ей разве надеть смирительный хомут?

Однажды на участке она к колодцу подошла:
Хотелось очень поглазеть ей, что значит мгла.
Из любопытства, даже крышку приоткрыла,
Она не видела все это, аж прилегла.

Она всегда была смелой воображалой.
«Нехорошо,» – это ей бабушка сказала.
Она же привязала свои прыгалки к ведерку,
Его, в колодец глядя, медленно спускала сверху.

Дед во время примчался к ней, схватил ее за ноги.
Колодец этот то, ведь вырыт был весьма глубокий.
Ведь голова то, ее уже была внутри.
Случилось это, когда ей было года три.

Другой был случай тоже жуткий, тем же летом:
Когда мальчишки собрались купаться в речке,
Она просила взять ее – ей отказали в спешке
Она, их обманув, украдкой, тихо пошла следом.

Они пошли сквозь лес – уже свернули на опушку.
Она за ними тихо, но прячась, поплелась…
Но мама во время к прохожим обратилась:
Пропажа так нашлась, а дочка получила взбучку.