Варлам Шаламов - Том 3

В руках-то он не может разве
Лоток как следует держать?
Он просто золота от грязи
Не научился отличав.

Ведь это просто неуместно,
Недопустимо наконец,
Когда лирическую песню
Нам о любви поет скопец.

И разве это не нелепость,
Что приглашаются юнцы
Вести тетрадь с названьем «Эпос»,
Где пишут только мудрецы.

Мне жизнь с лицом ее подвижным
Бывает больше дорога,
Чем косность речи этой книжной,
Ее бумажная пурга.

И я гляжу в черты живые
Издалека, издалека
Глухие дали снеговые
Меня лишили языка.

Я из семейства теплокровных,
Я не амфибия, не гад,
Мои рефлексы — безусловны,
Когда меня уводят в ад.

Ни вдохновительный звоночек,
Ни лицемерный метроном
Не извлекут слюны из строчек,
Привыкших думать о живом.

То притворится январем,
Звеня, шурша, хрустя,
И льдом заклеивает дом,
Нисколько не шутя.

То он в обличье февраля,
Закутанный в пургу,
Свистя, выходит на поля,
И вся земля в снегу.

То вдруг зазвякает капель
Среди коньков и лыж
Как будто падает апрель,
Соскальзывая с крыш.

Нет, нам не открывает карт
Игра календаря.
Таким ли здесь встречала март
Московская заря?

Я падаю — канатоходец,
С небес сорвавшийся циркач,
Безвестный публике уродец,
Уже не сдерживая плач.

Но смерть на сцене — случай редкий,
Меня спасет и оттолкнет
Предохранительная сетка
Меридианов и широт.

И до земли не доставая
И твердо веря в чудеса,
Моя судьба, еще живая,
Взлетает снова в небеса.

Она никогда не случайна —
Речная полночная речь.
Тебе доверяется тайна,
Которую надо сберечь.

Укрыть ее в склепе бумажном,
В рассказы, заметки, стихи,
Хранящие тайну отважно
До самой последней строки.

Но это еще не открытье,
Оно драгоценно тогда,
Когда им взрывают событья,
Как вешняя злая вода.

Когда из-под льда, из-под спуда,
Меняя рельеф берегов,
Вода набегает, как чудо
Расплавленных солнцем снегов.

Кто верит правде горных далей,
Уже укрывшихся во мгле,
Он видит были до деталей
В увеличительном стекле.

И в смертных датах, в грустных числах
Сквозь камень, будто сквозь стекло,
Он ищет хоть бы каплю смысла,
Каким оправдывалось зло.

И щеголяет отщепенством,
Прикрыв полою пиджака
Тетрадку, где с таким блаженством
Его свирепствует тоска.

Зачем я рвал меридианы?
К какой стремился широте?
Тесны полуночные страны
Окрепшей в холоде мечте.

Я снова здесь. Но нет охоты
Тому, кто видел горный край,
Считать московские долготы
За чье-то счастье, чей-то рай…

От солнца рукою глаза затеня,
Седые поэты читают меня.

Ну что же — теперь отступать невозможно.
Я строки, как струны, настроил тревожно.

И тонут в лирическом грозном потоке,
И тянут на дно эти темные строки…

И, кажется, не было сердцу милей
Сожженных моих кораблей…

Модница ты, модница,
Где ты теперь?
Как живется, ходится,
Гуляется тебе?

По волнам бегущая
Через все моря,
Любимая, лучшая,
Милая моя.

В море ли, на острове,
В горе ли, в беде —
Платья твои пестрые
Видятся везде.

Следом горностаевым
Прыгаешь в снегах,
Со снежинкой, тающей
На сухих губах.

Брезгуя столицами,
В летнюю грозу
Скачешь синей птицею
По ветвям в лесу.

И на перьях радуга,
И в слезах глаза…
Повидаться надо бы
Донельзя — нельзя!

Игрою детской увлеченный,
Я наблюдаю много лет,
Как одноногие девчонки
За стеклышками скачут вслед.

Мальчишки с ними не играют,
А лишь восторженно галдят,
Когда такая вместо рая
Вдруг попадает прямо в ад.

И неудачнице вдогонку
Грозятся бросить кирпичом.
На то она ведь и девчонка,
Им все, девчонкам, нипочем.