Сергей Краснобород - Этюды. Эскизы. Рефлексии

Изысканное величие многовековых забот

о насущном сомнении в теоретических выкладках

всякие слова выпроваживает на завод,

где производят аксиомы для так называемых выродков.

Читать же нужные книги полезно и занимательно.

Так же как беречь здоровье — прерогатива современников.

Но который из богов следит внимательно

за каждым из моих соплеменников?!

Декабрьским вечером предпочтителен Диоген,

пока снег не смиряется с насилием ночи.

Многовековое хранилище мифов и легенд

ежедневно пополняется парой новых строчек.

Спрятаться за традицией практичнее и естественнее.

Даже если традициям поступать наперекор…

Усталость от слов… Вот когда безответственные

ассоциации в искренности прячут немой укор.

Расставленные камни академий…

Рассыпанные книжные стога…

Из тысячи принципиальных мнений

всегда своя «рубашка» дорога.

Философам жилось на побегушках

не хуже, чем у деспота в чести.

Растраченные мысли на игрушки

куда могли в итоге привести?!

Всех уравняла смерть, достойнейший философ.

Ей задавать вопросы не к лицу.

Наоборот, она спасает от вопросов,

упорно приводя процесс к концу.

Смышленая душа к себе не подпускает

насильников, невосприимчивых к беде.

Так время пестует своих жрецов, лаская

их тщетный шанс постичь предел

неровного сплетения мгновений

в узор ковра, в открытый лабиринт.

И теплится покой Вселенской Лени

в непротивлении, готовом ритм

любого мановения реалий,

любого столкновения идей

принять и воплотить в деяния,

достойные души, достойные людей.

Но беды остаются неделимы

по формам восприятия душой.

Жрецы насильникам подыскивают Имя,

которого их наглый ритм лишен.

Трагическим бредом ползет червяк.

Я снова в дыре, как в седле моряк.

Я снова в быту, как татарин в селе.

Так мало уюта на этой земле.

Бездарное чтиво — бесцветная муть.

Светло и красиво: «Полюбишь — забудь!»

Но ритм, погонщик, так хлещет кнутом:

пишите, уродцы, сейчас для потом!

Писать — тонкий юмор, циничная блажь.

Писать для томленья, но не для продаж.

Писать — как попытка на время плевать…

И тут поднимается грозная рать:

— Мы фикус и слоник! Мы биты в боях!

Мы душу, как песню, держали в зубах.

И нехер стараться! И незачем врать!

Отдаться! Отдаться! Отдаться пора!

Я тихо отдался… Червяк начал грызть.

Ах, милое небо, желанная высь!

Прости меня, мама! Простите, родня!

Рифмуюсь я с бредом в преддверии дня.

Спроси «зачем?» и встань манерно в позу.

Коль нет огня, чем заменить его?

Пора сменить стихи на правильную прозу,

чтоб точно знать кому и для чего.

Писать же для себя — изысканная роскошь.

Ты, милый, кто такой, чтоб не любить людей?

Слова скрывают суть упрямо и неброско,

чтоб только указать: кому? зачем? и где?

Сюжет не нов, если любить сюжеты.

Слова просты, если любить слова.

Не очень ясно, для чего все это.

Как и не ясно, что здесь продавать.

Весьма цинично?! Разве что рулады

о похоти, тщете и суете…

С душой у мозга начались разлады.

И это стало главною из тем.

Но — стоп! Порог! И за него не вхожи…

Коль суждено — тебе, а нет — уволь…

Я вас любил. Любовь еще, быть может…

И смерть становится желаннейшей из воль.

Задорно гопака — словами по странице!

Прием — увы! — не нов, если любить прием.

— Я вас любил! — писал поэт девице.

И, может быть, любовь та все еще при нем.

Где угодно, только не здесь.

Чем угодно, только не этим…

Заунывную мудрую песнь

за отцами затянут и дети.

Ой, куда ж ты, дорожка, ведешь?!

Усомниться в покое зазорно.

Мутный дождь да безликий галдеж.

Лишь петляет дорожка узорно.

Не люби эту праздную блажь —

щекотать себя рубленым ритмом.

Тихо скатывается на кураж

исповедь на жаргоне избитом.

Подноготной тоской поклянись

не тревожить распятое чрево…

Чтобы помнить, какой стала жизнь,

если от революции — влево.

Надменный мозг вбирает пыль пространств

и тешится масштабами абстракций.

— Люби меня! — прошепчет дикий транс

бесформенной тщеты, и с ним остаться