Сергей Краснобород - Этюды. Эскизы. Рефлексии

Не портят гулянки ночные

так сердцу знакомый пейзаж.

Дали здесь рисует картинки.

Кобзон о любви здесь поет.

А юный художник ботинки,

наверно, с похмелья пропьет.

Терзай меня, тоска, терзай…

Я любоваться не устану

собой, как дедушка Мазай,

влюбившийся весной в путану.

Дед перед зеркалом стоял,

как чуб у панка молодого…

Тоска моя, вот так и я

тобой в себе любуюсь долго.

Безвластны происки врагов и дураков

над подоплекой вечного сарказма.

Любимый город стонет от оков,

питаемых энергией маразма.

Но тщетность снова метит на престол,

насвистывая «Битлз» «Пусть будет».

И вновь любовь крадется меж кустов,

чтобы застать врасплох все тех же судей.

Бежит, в порыве потрясая грудью,

боясь на рейсовый автобус опоздать —

большая, как КАМАЗ с прицепом.

Готова на скаку коня остановить.

Я шел навстречу, занятый собою,

и сумкой был нечаянно задет.

Я выругался молча, удивляясь

порыву страсти в женском жирном теле.

Есть тысячи веских причин

не верить любым предсказаньям.

Смотри на луну и молчи

о главном и праведном знании.

Искусственный свет не живуч.

Зеркальные блики — как память,

которую слух, словно луч,

стремится собой не поранить.

Страна потуг и словоблудья —

никчемный брошенный трофей.

В который раз немые судьи

смакуют негу нежных фей!

В который раз обманчив воздух

для страждущих принять Отца…

Выстраиваются по росту

те, кто ему не поклоняются.

И вечный бой им снится тщетно

о верности, о подвигах шутя…

В служебном банке счет расчетный

закрыть давно творцам хотят.

Но кто?!

Есть просто финал без усталой заботы.

Умиление таинством — сон и покой.

Если травы прошепчут таинственно: — Кто ты? —

я подам знак рукой.

Легкокрылые всадники с небом сливаются.

Спелый дождь оживляет уныние трав.

И тогда мудрецы красотой упиваются

и лелеют ветра.

Словно и не усталость, не памяти таинство…

Словно и не забота о тщетности сна…

Если спросят: — Откуда в творениях равенство? —

значит это финал: подан знак.

Суровый век на улицы бродить

выталкивает из уютных склепов,

чтобы попутчиков случайных уводить

от бездны к бездне — тонко и нелепо.

Чтобы для воздуха, единого на всех,

найти творца эклог и восхвалений.

Подстерегает зависть — явный грех —

на перекрестках мук и исцелений.

Нагие боги рядом в нищете

влачат мгновенья, символом торгуя.

И одиночество обносят на щите

по разным точкам одного разгула.

Увы, слепец, твой предсказуем путь.

Суровый век дарует лабиринты.

На улицах поступков суетную суть

для развлечения фиксируют витрины.

Навечно вытесненный из камеры смертников

на роль гонца за тенденцией растворить ритм,

он предпочитал общаться

без навязчивых посредников

с вымыслом,

который достаточно содержателен и боготворим.

Избранная атрибутика в попытке пресытить допущенных

заботится о господстве

непринужденного таяния оригиналов.

Именно потому, что когда-то она уже была научена

несоответствием процесса

завязки, кульминации и финала.

Тяжелый путь в отечественной бойне

товарищи прошли, не суетясь.

В единой подготовленной обойме

они старались не разрушить связь

сражавшихся за славу и свободу,

за деньги, роскошь, женщин — или смерть.

Война всегда была лекарством для народа,

который жить хотел — а значит сметь!

А значит, воля жезлом потаенным

отечеству указывала путь,

где бы товарищам, в отечество влюбленным

на бойне пасть — в безвестности уснуть.

Мой взгляд, распятый в зеркалах

Господь обрек на слух.

И в каждом жесте дремлет взмах —

удар или испуг?!

Блажен ли знающий Завет?!

Послушен ли жилец?!

И если вечных истин нет,

когда всему конец?!

Вопросами распят Господь —

он знает, что творит.

Так вопрошающая плоть

свой дух боготворит.

И если не ответ живуч,

а взгляд — или вопрос,

то чем предстанет наяву

ответов симбиоз?!