Константин Вагинов - Песня слов

«Мы выпустили даже что-то вроде манифеста, который напечатал Эренбург в Праге, – вспоминал Н. Тихонов в своей „Устной книге“. – <���…> Когда нас спрашивали, отчего мы называемся „Островитяне“, не живем ли мы на Васильевском острове, мы отвечали:

– Нет, нет, наш лозунг – из островов растут материки» [15] Дмитренко А. К истории содружества поэтов «Островитяне» С. 125–126. Ср. в автобиографии Н. Тихонова (Приложение). Как выяснилось, в 1909 г. это был девиз журнала «Остров», издававшегося Н. С. Гумилевым и А. Н. Толстым (Anemone A., Martynov I. The Islanders' Poetry and Polemics in Petrograd of the 1920s // Wiener Slawistischer Almanach. 1992. Bd. 29. S. 112). .

Можно предположить, что для Вагинова в слове «островитяне» содержался смысл, более близкий к его «Островам». Содружество вскоре распалось – слишком разными были объединившиеся в нем поэты. Сам факт союза с Тихоновым и Колбасьевым, однако, означал для Вагинова некоторый отход от «Цеха поэтов», куда он был принят как «подмастерье». «Очевидно, что „Цех поэтов“ и „Островитяне“ воплощали в то время два главных направления развития гумилевской школы, – отмечает Дмитренко. – При этом различие между ними было обусловлено не столько отношением к творческому наследию учителя, сколько восприятием пореволюционной России. В 1922 году островитяне писали о себе: „Ясность, точность, веселый поединок творчества, боксирующего со вчерашним днем, – наше сегодня. Семь лет войны и революции – наши Илиада и Одиссея“» [16] Дмитренко А. Цит. соч. С. 213. Автор цитирует высказывание островитян по публ.: Из переписки Н. С. Тихонова / Публ. В. Тихоновой и И. Чепик // Дружба народов. 1986. № 12. С. 262. . Характерно, что рецензия на альманах «Островитяне» помещена в журнале «Жизнь искусства» непосредственно под тихоновской статьей «Граненые стеклышки» – резким выпадом против «Цеха поэтов».

В том же 1921 г. Вагинов был принят в Союз поэтов. Вскоре он сблизился с эмоционалистами и сыграл заметную роль в их сборнике «Абраксас» [17] Вышли три номера: первый в октябре 1922 г. под ред. О. Тизенгаузена и «при ближайшем участии» М. Кузмина и А. Радловой; второй – в ноябре 1922-го и третий – в феврале 1923 г. под редакцией двоих последних. Название сборнику дал М. Кузмин: Абраксас у гностиков – верховное космологическое существо. .

Здесь было опубликовано несколько его стихотворений и два небольших прозаических произведения: «Монастырь Господа нашего Аполлона», нечто среднее между манифестом, притчей и фантазией, и «Звезда Вифлеема», где противопоставление новой религии «вифлеемцев» гибнущей языческой культуре приобретало рискованный политический оттенок [18] Оба произведения републикованы Т. Никольской в «Литературном обозрении» (1989. № 1). .

Стихотворения, помещенные в «Островитянах» и «Абраксасе», говорят о стремительном поэтическом росте Вагинова – видимо, сказались и уроки Гумилева. Пропали юношеские восклицания и придыхания – эта квазидинамика, на деле тормозящая движение стиха; появилось спокойствие остранения и вместе с тем – весьма оригинальное «лирическое я»:

В 1923 г. Вагинов поступил на Высшие курсы искусствоведения при Государственном институте истории искусств, где, по некоторым сведениям, учился до 1926 г. [19] Справедливости ради отметим, что А. Г. Островский, учившийся на этих курсах в те же годы, в письме к автору этих строк отрицал факт обучения там Вагинова, с которым был знаком. Среди предметов, преподававшихся там, были и весьма, на сегодняшний взгляд, экзотические – такие, например, как нумизматика, история танца; случалось, профессор читал лекцию одному-единственному студенту. В эти годы Вагинов печатается в разных журналах и альманахах (историю некоторых из них читатель найдет в примечаниях), составляет сборник «Петербургские ночи» (который, однако, не был издан), пишет поэму, известную под названием «1925 год», и многие стихотворения, которые, пожалуй, можно назвать программными, – о непостижимой природе творчества, о трагической несовместимости поэта с миром.

В 1927 г. он женился на Александре Ивановне Федоровой и, обретя семейный очаг, страстно увлекся собиранием книг – для этого занятия тогдашнее время было поистине уникальным. На книжных развалах двадцатых годов распродавались обломки роскошных библиотек, где редчайшие издания можно было купить за бесценок, а бывало, и на вес. По свидетельству Л. Борисова, Вагинов собирал книги по своему особенному принципу, отыскивая «какую-нибудь чепушинку, диковинку», порой такого автора, о котором он сам впервые слышал: «Надо же посмотреть, в чем тут дело» [20] Борисов Л. Цит. соч. С. 88–89. . Старые книги, с их особым запахом, прочно вошли в стихи и прозу Вагинова. Круг чтения его героев удивителен. В «Козлиной песне» читают Каллимаха и Шатобриана, Гонгору и Марино, Петрарку и Полициано, Бартелеми и Фракасторо. На полках у писателя Свистонова – «тоненькие брошюрки, изданные графоманами, философские книги с кондачка, написанные актерами <���…>. Кулинарные книги, лечебники, книги, посвященные давно уже не существующим танцам, карточным играм», рядом – Гоголь, Данте, Гомер, Вергилий, «итальянские книжки шестнадцатого столетия». Среди книг, с которыми не расстается в своих странствиях Евгений Фелинфлеин из «Бамбочады», – проповеди Массильона и «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, сочинения алхимика Борри и томик Кребильона-сына [21] Подробно о библиофильстве Вагинова и его героев см.: Блюм А., Мартынов И. Петроградские библиофилы: По страницам сатирических романов Константина Вагинова // Альманах библиофила. 1977. Вып. 4. . Были эти книги и в вагиновской домашней библиотеке, насчитывавшей более 2000 томов. Потом, по словам А. И. Вагиновой, все это распродал сосед – солдат, вернувшийся в ленинградскую квартиру раньше эвакуированных в конце блокады хозяев. Читал Вагинов на разных языках, в том числе на латыни, греческом, старофранцузском, итальянском…