Давид Бурлюк - Фрагменты из воспоминаний футуриста

Мой черный суровый орел
Кого ты клюешь так жестоко
Ты крылья на воздух простер
И гложешь и лижешь кого-то.
Труп брата нашел я в пыли
Быть мертвым орлану отрада
И буду клевать до вари
А тризна товарищу рада.
И пусть веет мертвечиной
Мой прямой широкий клюв.
Пусть за звездною пучиной
Смотрит, в разум заглянув,
Но несется пусть спасибо
Мне на братскую могилу
[Мне за братскую услугу]
Он проклекчет верю ибо
Видит б[рат] тут воли силу
Верит родственному другу.

Темной славы головня
Не пустой и не постылый
Но усталый и остылый
Я сижу. Согрей меня
И водой из барвинка
Узнаю, узнаю
Зачем та косынка
Приподнята с краю
О, черви земляные
В барвиночном напитке,
Зажгите водяные
Взор в темной ресной нитке
На утесе моих плеч
Пусть главою не шелохнется
А слеза уставши течь
Вздрогнет бегло засмеется.

Но та земля забыла смех,
Лишь в чумный месяц всадник несся,
И кости бешено кричали бех,
Одеты веленью из проса.
Растет на гривах и на грязях
Трава, полезная при мазях
На землях тех
Ей имя бех
И есть рассказ о старых князях
Когда вид лет был меньше стар
Здесь дралась Русь с гурьбой татар
Одни устало полегли
Блестели черные затылки
И холодели взору пылки
Остались живы, кто могли,
С вязанкой жалоб и невзгод
Пришел на смену новый год
И отроки держа свирели
К нему таинственно летели
Про тлен минувшего запели.

Величием покрытый
В изгнании ссыльный временщик
Бессмертью преданный
Суровый злой старик
На мир и на людей сердит
Пусть так, за дело кару нес
Но вы с главами робкими
Вы, дщери нежных грев,
Суровой кары бремя
Вы взяли на себя.

Гобая слышу зов рурокий голос вещий
Годея величезно [приидят] словеса. Оса. Еще оса.
Но влаги жалобзание меня не утомляет
Чепена вкруг меня Шуводы зашумели
Шуоко синесерое туус [бежит] черный
Живая падоска. Венковные цветели склоняется
Трава. Как труп уснувший я
Труповна жиристая сейчас же живая и
Жапарчей залитая
А бу камней бо легкой боли
Сухой стать бы ума. Но праздна быхоть!
Где лехоты? Где люволи б.
Шебереи из тростинок там живут ст[ихи].

Где леленега как море блещет
И глаз синнега за бровь трепещет
Где шеи Лели
Где Лели шеи
Ему велели
Бивмя в ресницы оком
Ливмя потоки слев.

На ветке сидели птица гнева
    и птица любви.
И опустилась на ветку
    птица спокойствия.
И с клекотом поднялась птица гнева,
А за нею поднялась птица любви.

И выйдя в час, когда лучи светлы
Под гнетом яростной метлы
    Летела
«Не знаю песнь каких немивн
Но знаю четко – я не жизнь»
    Пропела
О взметенные развейности
Тихоструйности свирельной
О взведенные небдейности
Тихоструйность.

Сиявицы убранства сияли голубой
Рыдавицы быванства мечтали золотой
Сиявицы мечтанства сияли голубой
Рыдавицы сиянства мечтали золотой
Сиявицы мечтанства рыдали голубой
Я мечтавицы дочь грезокудрая

В синем море
Закат багровый

То глаз свободного коня
Красавец черный и здоровый
Носил по степи вскачь меня

Суконца нашлепки истоптаны
Узорная сетка чулки
И на шее [нрзб] пол [нрзб]

Город, где люди прячутся от безумия
И оно преследует города лицо убитой
С широко раскрытыми зрачками
С немного приподнятыми кудрями.
Город, где спасаясь от сластолюбивых коз
Души украшают себя шипами
И горькими ядами, мечтая стать несъедобными
Дом, но красивое, красивое где?
Город где в таинственном браке и блуде
Люди и вещи
Зачинается Нечто без им[ени]
Странное нечто, нечто странное
Город, где рука корзинщика
Остругивает души от листьев
Чтобы сплести из них корзину
Для ношения золотистых плодов? рыбы?
Или грязного белья [каких-то] небесинь?
Что тонко ощущено человеком у дальнего м[оря]
Возвещающего кончину мира с высокой сосны
Так как уходит человек
И приходит Нечто
Но таинственным образом
Колышки вошедши в корзину
Отрастут надменно вольными лозами
Так как признают силу
Плетущих рук за свою собственную.