Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Семена твои, Господи, плохо взошли,
А корысти в тех, что я выходил, нет, —
Их ползучие стебли мой дом оплели,
Расцвели и увяли, и сплошь пустоцвет.

Верно, дело во мне, верно, я виноват,
Что сегодня на чашу весов не кладу
Ничего кроме горечи, слез и утрат,
Но уж так уродилось в минувшем году.

Я принес тебе, Боже, все, чем жив и богат.

Останется прекрасной навсегда
Та, что была отрадою для глаз,
Но радовала взоры только раз
И сгинула потом бог весть куда.

Прекрасной будет до скончанья лет
И та, что рядом девочкой жила,
Пока не расцвела и не ушла,
В душе оставив неприметный след.

И та, господь ее благослови,
Что полюбить воистину могла,
Но, оробев, сама не подошла

К не смевшему просить ее любви…
Вовек прекрасны те, что мимо нас
Прошли и манят издали сейчас!

На что я тратил жизнь?… Каков итог?…
Со мною то, что я дарил когда-то,
Поддержка друга, ласковый упрек
И все, что отдавалось без возврата.

Толпой явились добрые дела,
Чтоб у меня дежурить постоянно.
Любовь вернула все, что встарь брала,
И жизнь перед концом — благоуханна,

Но горестям былым наперекор
И радостям нахлынувшим в упрек
Я пьян парами старого вина…

Проходит жизнь, но важен ли итог?..
Лозу и дуб сечет один топор, —
А счастье в том, чтоб солнце пить до дна.

Увы! Ты, как дворец, велик был и богат,
И с плоской высоты твоих беленых крыш,
Звездоточивой лишь настанет ночи тишь,
Внимал я, как внизу, шумя, бежит Евфрат…

Я плакал, плакал я, узнав, что ныне ты —
Развалина, лежат обломки лишь одни…
То был день ужаса, и крови, и резни…
А около тебя цвели в саду цветы.

Теперь спаленная, там комната была
Вся голубая. В ней я ползал на ковре.
Там детство проводил в веселье и в игре,
И за спиной росли два радостных крыла.

Увы, то зеркало разбито, чей кристалл,
Сиявший золотом, в своих лучах таил
Мои мечты, любовь, и чаянья, и пыл,
Где воля красная, где разум мой блистал.

Ах, умер ли родник, поющий во дворе?
Ах, ива сломлена ль и мой зеленый тут?
И под деревьями ужели не текут
Источника струи, стекая по горе?

И клетку помню я, и куропатку в ней…
Напротив — розы куст… Когда горел восток,
На утренней заре журчащий голосок
Дремоту с глаз сгонял мне песенкой своей.

О, дом мой, верь! Едва засну я вечным сном,
Душа свободная к развалинам родным,
Как голубь, прилетит, чтоб волю дать своим
И песням и слезам. О, верь, родимый дом!

Но кто, когда умру, кто принесет с собой
Святого пепла горсть от пепелищ твоих
И бросит на парчу покровов гробовых
И с ним смешает прах певца земли родной?

Горсть пепла, отчий дом! О, с прахом горсть твоим,
Горсть пепла из немой развалины твоей,
Из прошлых дней твоих, от горя и скорбей
Горсть пепла, чтоб мое осыпать сердце им!..

Я с грезой один меж родимых долин проводил свой младенческий день.
Был легким мой шаг, как на горных лугах белокурый прекрасный олень.
Я, радостный, бегал, была моя грудь от лазурного неба пьяна.
В глазах было золото, в сердце — надежда, душа была богом полна.
Пришел и роскошный, дарующий блага румяного лета закат,
И мне и земле за корзиной корзину дарил плодородный наш сад.
И молча я срезал со стройного стана ветлы, из прекрасных ветвей,
Одну — для свирели, для тайной свирели, для будущей песни моей.
Я пел, и ручей, адаманта светлей, и знакомые птиц голоса,
И ропот источников с чистой волной, и шумящие вечно леса,
И утренний ветер, зефир легковейный, нежнее, чем ласка сестры, —
Мне все отвечало на лепет певучий, на звуки свирельной игры.
Сегодня во сне я коснулся рукой сладкозвучной свирели моей.
К губам трепетавшим прильнула она поцелуем утраченных дней, —
Но память проснулась, прервалось дыханье, и, скрытая тьмою ночной,
Не песня лилась, а катилась слеза, а катилась слеза за слезой.