Роберт Бёрнс - Избранные переводы

Но что это? Шарканье ног о циновку,
Царапанье, шорох и легонький стук, —
Как будто бы в дверь постучали: тук-тук.

— Эй, кто там? — встревоженный мэр прошептал,
От страха бледнея, как холст.
А ростом он был удивительно мал
И столь же немыслимо толст.
При этом не ярче блестел его взгляд,
Чем устрица, вскрытая месяц назад.
А впрочем, бывал этот взор оживленным
В часы, когда мэр наслаждался зеленым
Из черепахи варенным бульоном.

Но звук, что на шорох крысиный похож,
В любую минуту вгонял его в дрожь.

— Ну что же, войдите! — промолвил он строго,
Стараясь казаться повыше немного.

Тут незнакомец в дверь вошел.
Двухцветный был на нем камзол —
Отчасти желтый, частью красный,
Из ткани выцветшей атласной.
Высоко голову он нес.
Был светел цвет его волос,
А щеки выдубил загар.
Не молод, но еще не стар,
Он был стройней рапиры гибкой.
Играла на губах улыбка,
А синих глаз лукавый взор
Подчас, как бритва, был остер.
Кто он такой, какого рода,
Худой, безусый, безбородый,
Никто вокруг сказать не мог.
А он, перешагнув порог,
Свободно шел, и люди в зале
Друг другу на ухо шептали:

— Какая странная особа!
Как будто прадед наш из гроба
Восстал для Страшного суда
И тихо движется сюда —
Высокий, тощий, темнолицый —
Из разрисованной гробницы!

Ступая легко, подошел он туда,
Где мэр и старшины сидели,
И с низким поклоном сказал: — Господа,
Пришел толковать я о деле.
Есть у меня особый дар:
Волшебной силой тайных чар
Вести повсюду за собою
Живое существо любое,
Что ходит, плавает, летает,
В горах иль в море обитает.
Но чаще всего за собой я веду
Различную тварь, что несет нам беду.
Гадюк, пауков вызываю я свистом,
И люди зовут меня пестрым флейтистом.

И тут только каждому стало заметно,
Что шея у гостя обвита двухцветной
Широкою лентой, а к ней-то
Подвешена дудка иль флейта.
И стало понятно собравшимся в зале,
Зачем его пальцы все время блуждали,
Как будто хотели пройтись поскорее
По скважинам дудки, висевшей на шее.

А гость продолжал: — Хоть я бедный дударь,
Избавил я хана татарского встарь
От злых комаров, опустившихся тучей.
Недавно Низама я в Азии спас
От страшной напасти — от мыши летучей.
А если угодно, избавлю и вас —
Из Гаммельна крыс уведу я добром
За тысячу гульденов серебром.

— Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! —
Прервал его мэр, нетерпеньем объят.

Флейтист порог переступил,
Чуть усмехнувшись — оттого,
Что знал, как много тайных сил
Дремало в дудочке его,

Ее продул он и протер.
И вдруг его зажегся взор
Зелено-синими огнями,
Как будто соль попала в пламя.

Три раза в дудку он подул.
Раздался свист, пронесся гул.

И гул перешел в бормотанье и ропот.
Почудился армий бесчисленных топот.
А топот сменился раскатами грома.
И тут, кувыркаясь, из каждого дома
По лестницам вверх и по лестницам вниз —
Из всех погребов, с чердаков на карниз
Градом посыпались тысячи крыс.

Толстые крысы, худые, поджарые,
Серые, бурые, юные, старые, —
Всякие крысы любого размера:
Крупный вор и жулик мелкий,
Молодые кавалеры —
Хвост трубой, усы как стрелки, —
Крысы-внуки, крысы-деды,
Сыроеды, крупоеды, —
Все неслись за голосистой
Дудкой пестрого флейтиста.

Прошел квартал он за кварталом.
А крысы вслед валили валом,
Одна другую обгоняя.
И вдруг бесчисленная стая
Танцующих, визжащих крыс
Низверглась с набережной вниз
В широкий, полноводный Вéзер…

Одна лишь смелая, как Цезарь, —
Часа четыре напролет
Плыла, разбрызгивая воду.
И, переплыв, такой отчет
Дала крысиному народу:

— Едва лишь флейта зазвучала,
Как нам почудилось, что сало
Свиное свежее скребут
И яблоки кладут под спуд.
И плотный круг сдвигают с бочки,
Где заготовлены грибочки,
И нам отпирают таинственный склад,
Где сыр и колбасы струят аромат,
Вскрываются рыбок соленых коробки,
И масла прованского чмокают пробки.
На тех же бочонках, где масло коровье,
Все обручи лопнули — ешь на здоровье!
И голос, приятнее в тысячу раз
Всех ангельских арф и лир,
Зовет на великое празднество нас:
— Возрадуйтесь, крысы! Готовится пир
Всех ваших пирушек обильней.
Отныне навеки становится мир
Огромной коптильней-солильней.