Георгий Шенгели - Раковина [сборник стихов]

И выше всех, в багряной мгле заката,
Над пропастью, на каменном ярме,
Гранитный трон — могила Митридата.

Курганов палевых ковыльные уклоны.
В нагретой тишине курлычат журавли.
Дорога тонкая. И в золотой пыли —
Степных помещиков льняные балахоны.

А там — часовенки дубовые пилоны
На берегу пруда свой темный мох взнесли,
И хмурый грузный лад невспаханной земли —
Как закоптелый лик раскольничьей иконы.

Отрадно воду пью из ветхого ковша,
И тихой радости исполнена душа
И льнет молитвенно к преданьям стен омшелых.

Но в тайной глубине поет степная даль,
И сладко мыслится о дымчатых пределах,
Где залегла в полынь былинная печаль.

Песком и глиною утоптан плотный пол.
Холщевый полумрак и холодок палатки.
Густой полынный дух, прибой прерывно-краткий —
Их бриз вечеровой в одно дыханье сплел.

За поднятой полой курганный сизый дол.
Раскопок медленных нахмуренные складки.
И на земле могил тяжелые рогатки,
Телеги скифские и варварский прикол.

Закат отбагровел на заводях Сиваша.
Работа кончена. Костры. Уха и каша.
И говор сдержанный усталых копачей.

Здесь — мусикийский звон и вещий выклик Дива, —
Могила юного. И в благости лучей
Селена тихая у тихого залива.

Я знаю тихий дол. Отлогие холмы
Взбегают от него к лазури небосклона,
И высохший ручей, солончаки размыв,
Змеит по нем слюдой сияющее лоно.

Забытые в пыли железные пути
Случайный волопас лениво так минует.
Лишь травам вкрадчивым отрадно там цвести,
И душный яд струить, что колдовски волнует.

И в час, когда лучи алеют на песке,
Скользят по врезанным к сухой полыни рельсам,
Люблю я там бродить в задумчивой тоске
С моим пергаментным преступным Парацельсом.

И тайный слушать звон полдневной тишины,
Душой холодною багровый зной впивая,
И тихо раскрывать головки белены,
И в склянку собирать сок листьев молочая.

Мне яды не нужны. Но, знаю, так бродил —
И не один — в веках мой отдаленный предок.
И вот, сквозь бледный дым магических кадил
Мое бессмертие бросает мне объедок.

Икона вделана в старинный пегий сруб;
Бьют в водоем струи из деревянных труб;
И камень, брошенный под темною айвою,
Улитка радужной измазала слюною.

Давно в колчане крупный жемчуг
С печалью смешан наравне.
Давно резной на крыше венчик
Без матицы приснился мне.

Давно под черным покрывалом
Текут замедленные сны, —
И в поле трепетным шакалом
Провыт призывный вой войны.

И терем мой зловещ и гулок,
И крыс не слышно за стеной.
Но в клети каждый закоулок
Наполнен злобою живой.

В божнице синие лампады
На ликах не отражены,
И подвижных теней громады
Ползут за мною вдоль стены.

Бежать! — но сторожат погони,
Дорога выбита кольем,
И пораскованные кони
Опоены крутым вином.

Последний вечер. Слышу: филин
Кричит и бьется у окна.
И там, средь облачных извилин
Багровая встает луна.

Над белизной одежд ореховые лица.
Светило белое в глазах повторено.
Осталось позади былого моря дно,
И бешено взята мятежная столица.

Здесь — громовой парад. А там — за птицей птица.
Там трупы вздутые навалены в одно.
И небо токами дрожащими полно,
И, чуя тление, взывает кобылица.

Позеленелую развеивая медь,
Сияет куполом упорная мечеть.
Распахнутая дверь дымится точно рана.

И вор оглядчивый в сияньи рдяной мглы
Берет из твердых рук убитого муллы
Парчевый фолиант столетнего корана.

Безводные золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну,
Где правят в уединении златолицые богдыханы
Вдыхая тяжелодымную златоопийную волну.

Где в набережных фарфоровых императорские каналы
Поблескивают, переплескивают коричневой чешуей,
Где в белых обсерваториях и библиотеках опахалы
Над рукописями ветхими — точно ветер береговой.