Ревность (Владимир Трошин)
Тогда еще по Пушкинской (ныне опять Большой Дмитровке) ходили троллейбусы. А в троллейбусах ездили люди, и среди этих людей часто попадались знакомые или друзья.
Так было и в этот раз. После занятий в Школе-студии МХАТ, которая располагалась в проезде Художественного театра (ныне снова Камергерский), я впрыгнул в троллейбус и зайцем хотел доехать до Козицкого переулка – это ведь совсем рядом.
Но не повезло. Кто-то положил сзади руки мне на плечи и красивым, бархатным голосом спросил:
– Куда это вы, молодой человек?
Я ответил:
– Всего две остановки, до Козицкого. Простите бедного студента.
– А к кому, если не секрет? – поинтересовался бархатный голос.
– К любимой девушке, – промямлил я.
– А как зовут вашу девушку?
– Вам-то какое дело? Ну, Наташа.
– А-а… так я ее знаю. Она живет в актерском доме.
– Вот и нет.
– Как же «нет»? Такая красивая, небольшого роста…
Я попытался вырваться из крепких рук «контролера» – не получилось.
А отвечать я больше не хотел. Да и отвечал-то я потому, что голос был очень знакомый. Я пригнулся и вывернулся из крепких объятий «контролера». За моей спиной стоял наш старшекурсник, Володька Трошин.
– Привет, а откуда ты знаешь мою Наталью? – ревниво поинтересовался я.
– Так она же живет в этом доме… Забыл номер.
– Да нет, она живет не в актерском доме, а в двадцать третьем.
– Ну да, на пятом этаже.
– Не на пятом, а на третьем.
– Да, да. Я захаживал к ним в гости, когда у меня был роман с ней, – звучал красивый бархатный баритон.
Ревность затуманила рассудок.
– Хватит врать! – зашипел я. – Она мне никогда не говорила про тебя.
– Еще бы! У нас с ней далеко зашло. Хотела замуж, ну я и слинял.
– Трепло! – заорал я и выскочил из троллейбуса.
До подъезда минута ходьбы, но эта минута стоила здоровья!
Поднимаюсь, звоню.
Вышла Наташка.
– Володьку знаешь?
– Какого Володьку?
– Нашего, с четвертого курса. Трошина!
– Нет. Табакова знаю, Казакова знаю. А Трошина нет. А что? Выгнали, что ли?
Вот гад! Так разыграл. А все слепая ревность!
Глупость, конечно.
Но с тех пор я Наташку ревновал и к Трошину, и к Табакову, и к Козакову.
– Знаешь, дед, что получилось… сейчас расскажу. Я там, в огороде, решеточку сколачивала. Гвоздик попался такой кривенький, ржавенький… Думаю, дай-ка приколочу. Стала забивать – согнулся. Выпрямила, стала снова забивать – согнулся снова. Нет, думаю, ты у меня все равно забьешься! Расправила как следует, стала забивать – согнулся! Размахнулась, в сердцах вышвырнула. Достала новые гвоздики, как по маслу пошло. Почти все сделала, осталось пару гвоздиков прибить. И тут как-то не по себе стало… Какой-то гвоздик на своем настоял! Стала искать, куда же это я его запузырила? Нашла, выправила идеально и забила! Да по самую шляпку, чтоб уж не вытащить. А ты куда это собрался? Гулять? А почему без шапки? Надень! Знаю, что не холодно. А ты надень… и шарф тоже. Вот это другое дело…
Вы не были на Ладоге,
На дне рожденья Радуги?
Ну неужели не были?
Не видели? Не ведали…
Из всех рожденных самое
Святое и обманное,
Прозрачное и зыбкое,
Изящное и гибкое.
Вода и свет ненадолго
Рождают Дочку-Радугу,
Всем-всем на удивление,
Но только в отдалении.
За синими осинками
Рассыплется росинками,
В холодных водах Ладога
Надежно спрячет Радугу.
Земное украшение,
Ненастья – укрощение;
В своей бесплотной слабости
Сама – рожденье радости!
1973 г.
Стоит в чуланчике кувшин.
А в нем, во тьме кромешной,
Живет довольно старый
Джинн Давным-давно, конечно.
К кувшину ночью приложусь
Губами, после ухом.
И спать, конечно, не ложусь,
Веду беседы с Духом.
Задам вопрос… И жду ответ…
А Джинн мне отвечает,
И каждый раз со мной рассвет
Мой старый Джинн встречает.
Мне дружба так его нужна,
Мне с ним совсем не спится.
Ворчит сварливая жена,
Что с ним могу я спиться.
Хотел его я подарить —
Рука не подымается!
Надолго горлышко открыть —
Он быстро испаряется!
Стал Джинн ночной совсем ручной.
Он не расстанется со мной.
1975 г.
Купили Кате платье —
Она сидит и плачет.
Ей нужен был для счастья
Простой, обычный мячик.
Читать дальше