Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Когда-то я засыпала у тебя на руках,
мама,
теперь усни ты у меня на руках,
мама.
Какая ты маленькая,
словно мягкое тельце птицы,
белая голубка моя.
Дочь твоя — большая и сильная,
укачает тебя.
Спи, мама, спи.
Спокойствие мира —
из синевы моря,
в сказках наших золотистых,
в утренних ветерках лучистых.
Сошью тебе саван,
найду тихое место, серое,
постелю слезы любви,
чтобы спать было мягче,
в земле доброй,
спи, мама.

Они сидят молча,
Едва касаясь бокалов,
Смотрят на дверь:
Может быть придет,
Придет и вызволит —
Кто?
Лица стали бледными в немой тишине,
В гнетущей тьме стерлись черты.

Велико ожидание в кафе
В час сумерек.

Но вдруг в люстрах вспыхнет свет,
Обилие света
Прогонит ожидание.
Зазвенят бокалы,
Задвигаются челюсти,
Встряхнутся сидящие,
И кафе придет в себя,
И станет таким же неприглядным, как прежде.

Парень всем хорош на вид:
Принаряжен и побрит.
Погуляли у реки,
Попросил моей руки.
Закричала я в ответ:
— Нет, уж нет! Нет.

Парень был красив лицом,
Приходил ко мне с кольцом,
Все ходил, ходил за мной,
Стать молил его женой.
Рассердилась я в ответ:
— Нет, уж нет. Нет.

Но пришел старик — урод,
Он не просит — сам берет.
Бросил взгляд — и наповал,
Сердце в плен мое забрал.
И сказала я тогда:
— Я согласна. Да. Да. Да!

Это было и есть.
Это — каждого времени знак.
Это было и будет, пребудет вовеки вот так:
Они жили, живут,
Это есть, это было и будет —
На библейской земле — легендарные люди.

Они знают Киннерет и знойную сухость пустынь,
Глушь окраин и неба бескрайнюю синь,
Есть они на дымящихся дальних границах —
Каждый прожитый час
Каждый раз вновь на песню ложится.

В прах крошатся труды, — песни в памяти вечно живут.
Дети спрятаны; парни упрямо ползут,
Заграждений колючки в тенях и в забвенье,
Но во взглядах огонь,
А в сердцах вдохновенье,
И еще что-то в них. Что? Какое горенье?

Были те, что ушли, не вернулись из битв,
Они смолкли, как песня, как звуки молитв,
Не пройдут — проплывут над тобою их тени
С легким ветром
И с первым дождем предосенним,
И со звуком шофара, и просто — когда плачет сильный.
Плачь же, сеятель, пой, на земле, увлажненной обильно.

Хотя ты не видишь
или невидим,
я вижу, что мы вдвоем.

Ты в старом коричневом кресле,
ты в кресле своем.

Ибо сейчас окончание дней на минуту,
и мертвые возвращаются на минуту,
и тихий Нил приносит тебя, шурша,
и ты поднимаешься из камыша.

Я смотрю. Я все время смотрю. Ты Моисей.
Я Мирьям. Я стою меж стеблей.
Ты лежишь в тростниковой корзинке. Несет тебя Нил,
берега наводняющий. Ты —
ты такой, как ты был.

Я вслушиваюсь в тебя.
Я глажу как будто все, что сказал ты: вечер
приходит для нежности. Он приходит, и жалость видна.
И ничто не приходит затем, чтоб страшить.
Я знаю. Я слов полна.

Спасибо, что дала мне подойти
К тебе, судьба, и вспять пойти в тревоге.
Опять идти, идти, идти,
Все знать, все видеть, помнить по дороге.

Терпеньем, Господи, умерь мою тоску.
Любовью, жалостью пусть будет дух раскован,
И уподобь умершему листку,
который солнцем с ветром зацелован.

За мною ты гналась без передышки [5] Публикуем два разных перевода одного стихотворения, написанного поэтессой во время тяжелой болезни (здесь и далее примечания А. Белова). ,
Сверкала в снах моих, как молний вспышки,
Как туча бурная среди громов,
Как в дальнем эхе — будущего зов.
Ты в каждом слове, в каждом предложенье
Присутствуешь с нездешним выраженьем.
Ты — тетива натянутая лука,
Ты — скрытый смысл, намек, ты — отзвук звука.
Меня догнав, в больничной белизне,
Ты вместе с медсестрой вошла ко мне.
Слеза, тебе послушная, бежит,
Сверкает, умоляет и дрожит.