Хана Сенеш - Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

Голос звал — я оставила дом,
Чтоб в пути устоять на ногах.
Не пойти — означало: крах.

Но внезапно на стыке дорог,
Уши накрепко сжав
(чтобы голос умолк), —
Я заплакала: —
Боль извечной утраты
Ступившего за порог.

Благостно спичке сгоревшей,
но высекшей пламя [26] Публикуем два перевода одного стихотворения. ;
Благостно пламени, властвовавшему сердцами;
Благостно сердцу, угасшему в схватке
с врагами;
Благостно спичке, сгоревшей,
но высекшей пламя.

Как счастлива доля той спички,
Что пламя зажгла нам, сгорая,
Как счастливо пламя,
Что втайне горело, сердца разжигая,
Как счастливо смелое сердце,
Что жертвою пало, дерзая…
Как счастлива доля той спички,
Что пламя зажгла нам, сгорая!

Шаг, два, три шага… восемь — в длину
И два в ширину. Таковы границы.
На волоске моя жизнь повисает и длится…

День, два, три… ну, неделя… Быть может
Месяц июль меня здесь застанет.
Небытие — у виска. Пустота подступает.

23 мне исполнилось бы в июле.
В дерзких играх брала я отвагой, бывало.
Кубик нечетом выпал. И я проиграла.

Пришла пора росы
и песен тихой ночи,
укрытья в тучу.
Все линии стираются во тьме.
Корнями рук своих коснулась
корней твоих волос, и радость
легла на опечаленное сердце.

В то время, когда наша связь связалась,
как дуновенье ветерка,
и в сердце счастье легкое вселилось,
пророс цветок сверкающий любви
в душе твоей порфирной.

Как жаль часов, когда не знала счастья
любимой быть.
А душу сотрясал тяжелый плач,
и только стих был исповедью сердца
возвышенной.
Сложнее мир вещей, а сущность, как издревле, исчезает.
Любила дерево, торчащее средь поля;
Свет утренней зари, угаснуть
боящийся;
сердечного любила человека,
который разбивал свое же сердце,
а я в его любви была затиснута в пространство меж мерою безмерной
и меркою ущербной.

Глаз внутренний уснет не раньше смерти.
Средь снов ночных он бодрствует один
и не смыкается. Видений пестрых рой
и глубина, что всех глубин глубинней. Голубизны напор,
роенье облаков…
Глаз внутренний повсюду ищет смысл
в изображений вереницах скрытый,
в просторах ледяных — тепло души луны.
Знай: у духовности есть цвет и есть оттенки,
и свой удельный вес у света и у тьмы.
Увидишь буйство света, нерв воды,
прослойку темноты в покрове тени
божественной. И почерпнешь надежду
в веселье и в печалях.
Шнурок червленный [29] Шнурок червленный охранял от гибели дом блудницы Рахав, давшей приют разведчикам Иисуса Навина. (Кн. Иисуса Навина, гл. 2). — в неистовствах любви,
в изменах выражения ее.

Тьма была синей. И вино было синим.
Даже солнце без берега и без цели было синим,
даже забвение.
Все было синим, когда, вдруг нашли его
разбитого, лишнего, закутанного в темное облако, на
дне моря. Море было алым, жестким, холодным.
Кто-то молился, просил луну.
А кто-то писал прошение страху и молил о покое.
И кто-то обнимал з а мок
радости и целовал колени
свободы.
И только один, прозрачный и хрупкий, не лицемерил —
рассказывал о лунном камне и показывал на
стену.

Нежно было.
Далеко-далеко луна распалась на крошки в море,
и волны желтые в мантиях древних,
вдруг превратились в белые шелковые колокольчики.
Исчезли леса, и вместо них возникли кусты —
дикие, прозрачные, всех цветов, и всеми ветвями своими
цеплялись они за синюю вечность; за вечность, темную
и хрупкую.
Нежно было.
Кто-то тихим голоском говорил о гибели-птицы-
зари; об ожидании -без-цветка, и как, вдруг,
горизонт превратился в волну удивительных грез,
и смутных видений; а кто-то другой рисовал звуки —
низкие — на дне страха, и наигрывал желтую ночь
в царстве ином.