Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида. Стихотворения

В серебряно-алом тумане,
Вонзаясь в безумный простор,
О славе и смерти курганы
Поют с незапамятных пор.

Я верю, ты станешь высокой,
И крепкой, как синяя твердь,
И ясной, как солнце Востока,
Пройдя через славную смерть.

Под хмурым низким небом
На обтаявшем желтом снегу
Алеет пятнами кровь
Вновь и вновь
Убиенного Каином Авеля.
Не спешите, хозяйки, за хлебом.
Мы все перед этою кровью в долгу,
Мы все убиваем Авеля.

Упадем в слезах покаяния,
Упадем на церковные плиты.
Горé подымем сердца.
Духа Святого дыхание,
Господи, нам ниспошли Ты,
Не покинь во тьме до конца.

Ударило в стену соборную,
Раскатилось по куполу грохотом,
Заглушило молитвы глас.
Преклоним главу покорную
Воле Господней без ропота
В смертный час.

В газетах уже писали:
«Восстановилась нормальная жизнь».
Трамвай побежал,
Хвосты у пустых магазинов стали,
Колокольные звоны кой-где раздались,
Кто-то хлеб раздобыл – сто рублей каравай.

Боязливые бледные люди,
Сторонясь виновато
Перед каждым солдатом,
Понесли на бечевке
Лещей, судаков.
Пронесла что-то баба
В железной посуде,
Пробежали с награбленной ношей
Ребята,
Кто-то розлил
На скользком углу молоко.

Змеей свилась телеграфная проволока
У корней телеграфных столбов.
Наглухо почта забита.
Не придет ни вести, ни отклика
От милых, кто ждет наших слов
Сердцем, тоскою повитым.

Черными пастями окна
Глядят из домов обугленных.
Под ногами хрустит стекло.
«До пекарни Ермоловой далеко ли? —
Лотошит старуха испуганная. —
Дойду ли, пока светло?»

– Дойдешь и вернешься, старая,
Что докучаешь с расспросами?
Здесь косится жизнь в цвету
Под братними под ударами,
Как трава в сенокосе под косами,
На Батайском мосту.

«Инжир, кишмиш, товарищи,
Инжир, кишмиш, орех!» —
Вопит армянин седовласый.
«Вчера все до нитки обшарили!»
«До смерти детей напугали всех!» —
Шепчут кумы друг другу с опаскою.

– Чего искали? – Оружия.
– А взяли? – Шубку, белье,
Приданое Тани. Грехи!
– Ну что же? – бывает похуже —
А Тане сказали: пусть забудет о муже —
Такое уж девичье горе ее —
Перебиты все женихи.

Вот тут алчба разгоралась,
Жадностью волчьей святились очи,
Кидались руки на падаль добра,
Что неправдою старой скоплялось,
Под кровом расхищено ночи
Неправдою новой.

Чистоту души моего народа,
Его младенчески ясный взор,
Господи, возврати.
Темную зверя природу,
Низких падений позор
Прости, отпусти.

Входит. Лицо молодое,
Васильки полевые – пригожие глаза.
А взгляд воровской, по углам.
«Ох, замышляешь ты нехорошее,
Внучек, опомнись, нельзя!»
Бросился к шкафным дверям.
То-то стыдобушка!
Стало тошнехонько…
«Всё, – говорю я, – бери, уходи,
Верила в честь я солдатскую…»
Тут он потупился, вышел.
«Дверь, – говорит, – запирай и гляди,
Если стучит к тебе шапка казацкая,
Не отпирай!»
Облилась я слезой.
Вот до чего по грехам дожила я.
Русский казак для меня – басурман.
Только смотрю я, солдатик-то мой
С хлебом вернулся, краюха большая,
«Бабушка, хлеб командиром нам дан,
Кушай во здравье, родная…»

В череду умерла старушка.
Простояла всю ночь в череду,
Не дождалась хлеба и села.
На рассвете грянула пушка.
Разбежались все, а она – на льду,
Как живая до полдня сидела.

Кто это, мама, страшный,
Ухает ночью на нас,
Воет, шипит и ревет?
– Спи, это дедушка кашляет,
Вьюга в трубу забралась,
Это Кощей под горою грызет
Детям орешки каленые
В ночи бессонные.