Сергей Магид: Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг.

Разночинная ересь.
Дымок папирос горьковатый.
Тепловатый мерзавец,
к нему на закуску конфета.
Да в молчании кашель
и снова басок сипловатый.
За окном то ли ночь,
то ли бестолочь ночью одета.

А у нас разговор.
До утра, до постылой побудки.
Всё о том же:
о судьбах, о смерти, о водке, о воле.
Там страна за окном
нам кивает слепой незабудкой.
Здесь усталые губы
родную житуху мусолят.

Разночинная ересь.
Опять – говорение речи.
Ни основ, ни устоев, ни почвы,
ни грозного неба.
Только шёпот сквозь сон:
человече, скажи, человече,
ты взаправду ли был,
ну а может и вовсе ты не был?

И плывет к потолку
пустотелая куколка слова,
и парит в облаках
папиросного горького дыма,
на отшибе души,
на скате российского крова
небывалые планы…
О жизнь, как ты невосполнима,

как захожены в прах
наши старые стёжки-дорожки…
Разночинная речь.
Ты лишь ересь, а ересь не догма,
потому и сегодня тебя
жовто-блакитные дрожки [2] В 1980-е гг. милицейские газики в Ленинграде были цвета украинского флага, – желтые с синей каймой посредине, на которой белыми буквами было написано «милиция».
соберут и в ментовку
и дальше, всё дальше от дома…

Боги костра и дерева,
панове нашей крови,
боги обличья Зверева
с громом сдвигают брови.

Молнией жизнь проверена,
ею светлы дороги,
там, где Литва отмерена,
боги мудры и строги.

Смерти кабанья косточка,
времени волчья стая, —
в небо уходит тропочка,
скрытая меж кустами.

Зимы, снега, скитания,
реки, леса, болота,
учимся выживанию,
слушая вайделота [3] Vaideliotas (лит.) – жрец в языческие времена у балтских племен. .

Боги воды и берега,
летних гроз,
боги луны и вереска,
чистых рос,

боги дубов и тёмного
зла секир,
боги погоста сонного,
предков мир

да сохраняют! Б памяти
держат речь,
чтоб, неискусен в грамоте,
мог сберечь

малец по избам копотным
слова звук
силою сердца, опытом
слабых рук!

Боги котла и олова,
боги любви-забавы,
боги ужа и борова
на рубежах державы,

прадеды наши, – пасынки
веры чужой и новой.
Жрицы, – орлицы, ластоньки,
с неба упав, подковой

гнутые, после рыцарей
Бога с шестью глазами
приступа, – чья водицею
кровь потекла меж нами?

Чей пролился над Неманом
жизни осенний ливень,
чтобы в Тракай за стенами
нового Бога чтили?

Боги охот и пастбища,
малых птах,
боги, родное капище —
тлен и прах!

Скачут, чернокрестовы,
звери дня,
белые псы христовы,
псы огня.

Богово имя катится
им вослед.
Слова чужого тянется
чёрный след.

Крепость, – язык над крышами
наших плеч,
стой до конца, услышавши
Божью речь!

Долы, дороги, пажити,
запах сосны и стога.
Родину потом нажили
да проглядели Бога.

Трудятся Божьи плотники
ради души, – не хлеба:
виселицы угольником
меряют наше небо.

Истовый труд и спорится
ради овцы заблудшей, —
тело сжигая, молятся,
чтоб уцелели души!

Рыцарь, купец, ремесленник
наших подворий гости, —
а на задворках песенник
слов подбирает кости.

Боги вина и голода,
гнутых спин,
наша земля расколота, —
Бог – един.

Бьет матерей бесплодие,
Смерть – сынов.
Тесною стала родина
для богов.

Боги дрожат от холода,
пьют дожди.
Наша душа расколота,
крест в груди!

Наша судьба – заложница
в мире снов.
Боги лежат у звонницы
кучей дров…

Не видеть бы мне и не слышать,
и бедное сердце
совсем исключить из биения нынешней жизни,
и не вымучивать больше ни взгляд, ни кивок, ни коленцо,
просто в глаза посмотреть уходящей отчизне,
просто в молчании с ней, дорогой, попрощаться,
чтоб не винить, не корить
и не клясть напоследок,
и, проводив её в путь, сиротою остаться
в доме, где жить начинал мой исчезнувший предок.