Марлена Рахлина: Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник)

Напевает и манит
зло, и яростно, и слепо
«Нет», бумажник без монет,
закром в засуху без хлеба…

«Да!» Холодная вода
и горячая похлебка.
Разделенная беда.
Знак заботливый и робкий
вмиг проникнет сквозь огонь
и сквозь запертые двери
«Да!», творящая ладонь:
кто полюбит – тот поверит.

Куда тебя запрятали –
в далекий уголок,
сожгли, сожгли, истратили
горячий уголек.

Как будто голос вынули:
ни крикнуть, ни запеть.
Куда тебя задвинули!
Как бабушку за печь…

Усталая и праздная,
едва-едва дыша,
в графу под грифом «разное»
ты списана, душа.

Гаси надежды проблески,
гаси, ведь суть не в них,
когда пробиться пробуешь
сквозь пыль забот дневных,

ослабшая, пасующая,
зачеркнута судьбой,
сама себя спасающая,
спасаемая собой!

Грызешь меня, робость.
Средь белого дня
считаешь мне ребра,
свергаешь меня.
Ах, долгие ночи
с тобою вдвоем,
да звон одиночества
в пенье твоем!
Зачем меня душишь,
свиваешь в клубок?
Я ж помню, как душу
мне вылепил Бог!
Без платья, без грима,
горячая голь,
презренная глина –
да вечный огонь.
А лепет, а ропот
не слышит никто.
Все ты, моя робость:
«не так» да «не то».
Я ж знаю, как Пушкин,
что значат слова…

Безудержный путник
на век и на два,
застывшая люто,
иду к январю,
но – с робостью – людям
свое говорю.

– Поехали, поехали… поедем далеко,
туда, где реки быстрые приносят молоко,
где манна с неба сыплется, где каждый цвет – в меду?
где мы бывали, помнится, в котором-то году…
В дороге отоспимся мы, в дороге отдохнем,
а там, куда приедем мы, все сызнова начнем,
все сызнова и новое, и с нами не шути,
поскольку все готовое… Готовое… Почти…

Почти-почти готовое… Но стойте! Как же быть?
Здесь ничего не новое! Здесь нечего любить!
И надо нам немедленно, не счесть до десяти,
понять все, что скрывается за этим вот «почти»…
– Смотри, какие яблоки на яблонях висят!
– А знаешь что? Поехали… поехали назад!
В дороге отоспимся мы, в дороге отдохнем,
а дома все мы сызнова, все сызнова начнем!

– Но если все такое вот, как ты поведал нам,
Зачем, зачем же ехать нам, и что нам делать там?

– А вот зачем: дорога! Дорога далека!
И новая надежда! И новая тоска!
В дороге отоспимся, в дороге отдохнем,
а там, куда приедем – все сызнова начнем!

Вот опять ты от нуди, от лжи, от усталости валишься,
вот опять он, сгоревший, свой дом предает топору.
Нет, не надо, не надо, мои дорогие товарищи,
мои братья родные, не надо, я вам говорю.

Глажу я ваши раны. Гляжу на них с грустью и робостью,
на горячую кровь я холодный снежок порошу.
Моей родины радость! А радость без боли не родится.
Ради радости – боль принимаю и «больше!» прошу.

Наши дети заглянут в холодные очи учебников,
чьи слова им ответят? Чьи лица? И чьи голоса?
Кто? Чиновник заклятый? Делец? Солдафон?
Или честные,
повидавшие правду и зрячие наши глаза?

Расскажи им, поведай (а если не можешь – проваливай!)
Прозвени в свою медь, протруби в свою злую трубу,
как мы жили на свете. Как собственной кровью
кровавили
красный цвет на плакатах и красные сукна трибун.

Вот и все. Разве мало? Разве мы умирать не приучены?
Разве грустен роман? Разве дешев конец? Разве плох?
Что ушла наша жизнь и вошла в эти песни плывущие,
в полыханье полотен и в плотную детскую плоть.

Бежать? Не выйдет!
Пред небом – крыша,
порожек – в сенцах,
стекло – в окне:
есть очи – видят,
есть уши – слышат,
прибавьте сердце,
оно во мне.

Была из радости,
из вольной воли,
цветки срывала
в своем лугу,
а против рабства,
безумья, боли
я спасовала,
я не могу.

Томитесь, любите,
огнем горите
в крутом снегу вы,
в глухую ночь,
молчите, люди,
не говорите,
я не могу вам
ничем помочь.

Одни приходят,
жалеют, учат,
летят все выше,
сильны, чисты,
другие шкодят,