Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

Идти по незнакомой улице легко.
Но мы идём и ничего не слышим.
И всё, что видим мы,
становится привычным…
И вдруг
рушатся декорации!
Молния ослепляет!
Музыка!
Ритм шагов, грохот трамвайных колёс,
огонь на пути, город и человек…
Ввысь! рельсы напоминают лестницу.
Вверх! мир не умирает, но, распадаясь на части,
переливается радужными цветами.
Смешаны карты времён, планеты
переменили
свои орбиты!
Это поэзия.
Поэзия всегда блуждает в бездне времён.
Поэзия всегда возвращается.
Из небытия.
Из забвения.
Из бездны.

Храни свои воспоминанья в тайне
от ненависти, лжи и недоверья.
Не забывай того, что заставляет
забыть времён неверное теченье.
Храни свой дом, свой долг, свой труд упорный,
свою любовь… Без них ты вряд ли сможешь
достойно жить и умереть спокойно.
Но прежде – сохрани живую память,
твой горестный укор, твой день вчерашний.
Запомни: прошлое – не мёртвый сумрак.
Оно – зерцало будущих событий,
напоминанье и предупрежденье.
Его нельзя заставить замолчать!
Но в чёрный день, когда тебе придётся
признать, что возвращенье невозможно,
потерян путь и некуда идти,
вчерашний свет взойдёт звездой высокой
и память возвращенья незаметно
к сиянью солнца выведет тебя.

Синее солнце и белый камень.
Ветром раздетыми деревами —
Поздняя осень. И рядом с нами —
Незнакомые лица.
Между стеклянными берегами
Окон плывёт городское пламя
Там, где в разорванном проводами
Воздухе реют птицы.

Там, где не помнить родства так просто,
Как вам живётся, братья и сёстры?
Каждый ваш дом – не крепость, но остров
Золотой середины.
Лезвие вольности слишком остро.
Бродят в толпе весёлые монстры,
Пишет портреты граф Калиостро
И продаёт картины.

Нет, одиночество нам не лгало:
Будущее в прошедшем восстало.
Каждый теперь читает журналы,
Бывшие прежде хламом.
Но в настоящем времени мало.
Как бы свобода опять не стала
Высшею мерою трибунала
Или снесённым храмом.

Я говорю об осени поздней.
Вновь зимний холод нам строит козни.
Небо темней и воздух морозней,
Море города стынет.
Чьё-то чужое горе серьёзней
Жалких причин бесконечной розни.
Жизнь – солёная влага. Что с ней
Делать в морской пустыне?

Время хлопочет о вечной ренте.
Снится мне зелень на континенте
(Слишком мне тесно в моей сирвенте,
Слишком слова упорны…).
Снится мне мёртвый Дантон в Конвенте,
Солнце в оптическом инструменте,
Лезвие вольности в чёрной ленте —
Меч Бертрана де Борна.

Я голос тёмной комнаты. Переведи меня
на диалект твоей косноязычной речи
дословно – и без лишних слов – гордиться нечем —
прости, что искалечен воровством вранья.
Твоих метаморфоз непривлекателен словарь
и то, чем ты богат, не обещает чести,
и сердце у тебя в не слишком тёплом месте,
творец небесных бестий, ты – земная тварь.
Но выслушай меня, переведи мой крик глухой
на измерение мерцающего слова,
но выведи меня хотя бы из пустого
тщеславия – и снова в неутешном счастье скрой…
Я тоже голос – существо пространства твоего —
дыханье сорвано – твоё существованье…
…Кровь горлом – если может кровь идти из ничего.
Из тёмной комнаты, из пепла, из молчанья.

Тягостным мартом, о Цезарь, тоска твоя
напоминает, что нет над страхом судьи.
Ныне и прежде никто себе не судья,
что бы ни обещали иды твои.

Мир отвечает улыбками древних лиц
на удивленье доносчиков правых дел.
Фасции славы – защита одних убийц,
чтобы с другими равняться никто не смел.

Снег продолжает таять и старость – спать,
небо тревожней, чем варварский дым костров.
В марте опять умирает Цезарь. Опять
меньше крови и лести и больше цветов.

Вчерашнее счастье – сегодняшним страшным сном,
повышены цены – и август в новой цене…
Ныне и прежде живём мы как бы в другом
измерении – в неизменной стране.

Город опять оглох и ослеп.
Век мой – холодный каменный склеп.
Я здесь один и полночь темна…
Жизнь моя, ты – кувшин без вина.

Я здесь один. Мы все здесь одни.
Все вечера, все ночи и дни…