Сергей Мартовский: Зеркальной комнаты осколки

Далеко мой дом — не дойти пешком…
Мне в училище — мордобитие.
Дисциплины шнур — по ногам хлыстом,
Оглушивший гам — общежитие.

А удрать бы вон и… стихи писать,
Схорониться в рай одиночества!
Чтоб никто-никто не посмел мешать,
Чтоб покой со мной был, как отчество!

…Человек родной, я себе не рад:
Все вокруг себя вижу страшное!..
Но осмелюсь раз и в цепи преград
Разорву звено, как бумажное!

Докажу врагам, что мечту свою
Я не про́пивший и не пре́давший!

…Так у зеркала пред собой стою,
Самому себе исповедавшись.

В одном спасение — писать
До мук и до самозабвенья!
Но — участь горькая! — являть
И прятать адские творенья.

Безумные! Они, как бред,
Как всхлипы нищего в кювете!
И силы нет, и воли нет,
И юность вся в поганом цвете!

Когда заглохнут голоса
И ночь сотрет дела и лица,
Сомкнув бессонные глаза,
Я вру себе: все это снится!

И в усыпляющий обман
Мечты желанные крадутся,
Что в стихотворческий дурман
Восхода вестники ворвутся!

Что утро новью возгорит!
Умоюсь свежестью в рассвете!
Но — ночь, стихи мои, как хрип
Ублюдка пьяного в кювете…

Жизнь мне травят вино и город,
Драки дикие да друзья…
Говорят, что я глуп и молод,
Что играю опасно я.
Но, выслушивая их речи,
Виноватить тебя не дам!
И несчастий моих предтечи
Пусть выискивают не там!

…Где угар на снега накрошен,
Где ругаюсь, дерусь и пью, —
Терриконной тоской стреножен,
Я, как прежде, тебя люблю!
Но поймешь ли меня, родная?
И простишь ли? На этот лист —
Нет, не слезы! — я кровь роняю,
Прокусивши в запястье кисть!

…Только двое нас, только двое
Среди злобы людей и лет!
Неужели я им позволю
На тебя навести навет?!
Не бывать! Ты не верь им, мама!
Кровь засохнет, сойдут снега, —
И расскажет о нас упрямо
Новой жизни моей строка!

Шальная пятнадцати лет,
Напрасно и ты с неумелым
Притворством хохочешь в ответ
Словам моим осиротелым…

Чумная, я вовсе не тот,
Который несчастье догложет.
Ты гадишь похабщиной рот,
Но… так на ребенка похожа!

Что гордость? Я тоже такой:
На все обвинения — в сдачу! —
Бросаю свой хохот больной,
А после упрячусь и… плачу.

Вновь пишу и жалуюсь бумаге,
Запершись от уличного блуда.
В комнатном подземном полумраке
Нет мне поздравлений — ниоткуда…

Прячусь я преступным человеком,
Празднуя проклятое рожденье.
Что своим семнадцати калекам
Выставить на стол для угощенья?

Чем разочарование умерить?
В дар им — лишь изломанные строки!
Или, отмахнувшись, не поверить
В явь свою и в мерзкие итоги?

Или — просто-напросто — напиться!
Выйти в переулок — и подраться!
Чтоб перед бумагой повиниться
Позже за… «невинные» семнадцать!

В жизнь мою, как в поверженный сумрак,
Ты вошла с голубыми глазами…
Но, скажи, неужели ты — друг мой,
И звездавоссияла над нами?

Ты не жди от вопроса подвоха,
Я устал от похожести глаз,
От чужих поцелуев и вздохов,
От пустых и наигранных фраз…

Мне с такими грустилось… А где-то
Голубыми глазами — не ты ль
Улетала с апрельской планеты
В мироздания звездный… пустырь?!

Ты пойми, в этой мелочной жизни
От всего, что имел в стороне, —
Мне б с любимой — и вечер, и вишни,
И стихи о любви и весне;

Чтоб под звездным родительским кровом,
Обнимая подругу свою,
О себе ей — от слова до слова! —
Рассказать, как беду — не мою!..

Незнакомая, славная, слушай!
Я тебя безысходнолюблю!
Хочешь, голосом, выевшим душу,
Сокровенную песню спою?

Ты приемли ее, не пугаясь,
Посмотри, как, тоски не тая,
У груди твоей низко склоняюсь…
Потому, что уже — повторяюсь!
Потому, что и ты — не моя!