Виктор Оден - Летопись Тэлы

Обычно в утренние часы
тихо, как будто пакля
в ушах. Околоземной росы
из есть одна лишь капля.

Если ту каплю случайно смахнуть,
тут же появится кочка
неустойчивая, как ртуть,
и на той кочке точка.

Если чуть-чуть на точку нажать,
сразу запахнет дымом.
Будет нечем вокруг дышать.
Волосы встанут дыбом.

Если из дыма скомкать шар,
вмиг заиграет лира
музыку, знойную, как пожар,
холодную, как секира.

Если у лиры сорвать струну
и намотать на палец,
увидишь чужую тебе страну,
в которой живёт скиталец.

Если спросить скитальца – кто,
что, почему и где же,
он подарит тебе пальто
и много другой одежды.

Эту одежду спеши надеть,
пока никто не застукал.
Только тогда выглядеть
будешь, как триста пугал.

Где позёмка мчится,
воду леденя,
в толще льда хранится
Распорядок Дня.

Сколько до отбоя
и когда подъём,
всё про нас с тобою
выписано в нём.

Чтоб Двуликий Янус
не водил за нос,
разузнай диагноз,
прочитай прогноз.

Но сначала нужно,
модный сняв камзол,
долго и натужно
строить ледокол,

шить штаны из меха,
уточнять маршрут.
Это не потеха,
а тяжёлый труд.

Даже если очень
хороша вся снасть,
в заданную точку
можно не попасть.

Потому, что цикнув
стрелкой часовой,
мачта мимо цифр
вскроет череп твой.

Жил король и королица,
и у них царёнок рос
в государственной столице
всяческих метаморфоз.

Там наука – не наука.
Да и жизнь – совсем не жизнь.
И сеппуку – не сеппуку
потому, что все ножи —

не ножи на самом деле,
а совсем неясно, что.
И не так сидят на теле
шляпа, бриджи и пальто.

Вот царёнок речь глаголет:
«Я желаю, что бы все
без затей играли роли.
Хватит ездить на козе!

Бросьте мыться тёртым салом,
стричь оранжевых овец,
что бы всё обычно стало
и нормально наконец!»

И корону из гудрона
приподняв над головой
горделиво сходит с трона
с мокрой тряпкой половой.

И воздев её как знамя,
обратив горе чело,
продолжает: «Кто не с нами,
тот получит ничего!»

Древнее существо, имя которого затерялось в архивах,
летало кругами в совокупности свобод
без определённых мотивов
и увидело себя в зеркале вод.

Остановившись изумлённо в зените,
застыв на вираже оно
услышало: «Извините!»,
сказанное отражением тому, кто отражено.

«Ответьте, если это возможно, кто вы?
Почему повторяете движения мои?»
Улыбнулось древнее существо: «Начнём «об ово».
Я парю в небе золотом, как аи.

А ты живёшь на тончайшей плёнке,
которую образует морская вода.
Можешь считать себя моим ребёнком
со всеми вытекающими. Согласно?» —«Да».

И вот они вдвоём полетели
друг против друга, во всём схожи.
Поднялся ветер, как колыбели
качая волны, отражения множа.

А волна от волны весьма отличалась.
От ошибки к ошибке, за повтором повтор
исчезла первоначальная величавость
композиции. Затем-потом

возникли частности (то бишь части).
Образовалась пёстрая непонятная бурда.
И всем от этого было счастье,
правда, не везде и не всегда.

Вполне возможно, будущее – ложь,
а прошлое – рождественская сказка,
и только в настоящем огребёшь
желанную счастливую развязку.

Промаявшись до третьих петухов
в бессоннице и потный скинув саван,
услышишь серафимов зычный хор.
Душа уйдёт, тихонько пятясь за ум.

То едет Ревизор по большаку,
в деснице – острый шнобель, в левой – рашпиль,
выслушивая чинно на скаку
почтительные всхлипы, плачь и кашель.

Медлителен и важен, как пингвин,
опасен, словно бритва брадобрея.
Стучит народ в грязи грехов и вин
зубами: не рубите нашу шею.

Но шея топору не Рубикон,
но сумрачный тоннель в подземку ада.
Лишь Ревизору ведомый закон,
как щит, пришитый на врата Царьграда.