Максимилиан Гюбрис - Избранное. Поэзия. Драматургия

[Acte de] Foi – этот намёк на разгадку тайны Пушкинских рисунков, в особенной определённости, относится уже к Рис. II (из ориг. Собр.), как то, что составляется в образах Большой Виселицы, Колеса (также, возможно, со вписанными в него знаками) и пр. смутными символами, сложенными в ряд. – «Foi», на Французском, означает «Вера»; и, настолько, насколько Рис. II, в большей степени, изображает собой именно поступок, – отсюда и более подходящее «acte de foi» (поступок веры, по вере), весьма распространённое в выражении, и, подчас, приватно олицетворяющее всевозможные умопомрачительные абсурды и крайности человеческого поведения (в героической, а когда – в сатирической решимости действ. лица). – Также, к иным из возможных ассоциаций, найдётся другое выражение: «profession de foi», т.е., скорее, «образ, или символ веры», что, в нашем контексте, прямо указывает на символы Суда, – кое иже выражение, этимологически, часто относилось, смыслам, как ни странно, инквизиции.

Jacob Daniel Bruce, сиятельный граф Яков Вилимович Брюс, сподвижник и перво-соратник Петра Великого, издавна считался в России за чернокнижника и колдуна, кого не редко сравнивали с самим Фаустом (да и то верно, что в библиотеке его был первый манускрипт сочинений самого Доктора Фауста, в оригинале). Пушкин неоднократно упоминал личность Брюса в своих сочинениях, на то время, из живых наследников Шотландского клана баронов Брюсов в России, зная (должно быть, весьма смутно, в сравнение мужу её, кого нередко встречал в салонах) единственную лишь внучку его, графиню Екатерину Яковлевну Мусину-Пушкину-Брюс, о чём – в моей книге. – В аллегорическом выражении «Трагедия чудес», вы, конечно, не озадачите себя излишними гаданиями, должно быть, этак, сразу найдясь вспомнить о драме Гёте «Фауст», что имела редкое влияние на Русского поэта.

Лорд Байрон, как известно, касался тем и вампиров, и ведьм; в особенном обозрении Пушкина представала драма «Манфред», с явлением в ней ведьмовства, сходного тому, что у Гёте, написана которая была в 1816/17гг., как ни странно, в то же, почти-что, время, что и легендарно-изустный рассказ «Вампир» (1816), прямое сходство с которым – у Пушкина в его «…Домик’е на Васильевском»; любопытно, что в оное время сочинения, в 1816 г., Байрон, Шелли и Полидори находились в Швейцарии, близ горы Монт-Бланк (Белой Горы, по-русски), где неподалёку жила на своей вилле выше-упомянутая гр. Е. Я. Мусина-Пушкина-Брюс (см., «The Secrets of Mdm Bruce». ) Не то, чтобы Я сравниваю Монт-Бланк, столь однозначно, с Горой Лысой, как то, что имеет место у критика Цявловской, этимологически связующей ведьм на мётлах с «местом ведьмина слёта», но в рисунке сем, таки Я различаю некие соответствия визуально-горнему смыслу в «белом свете» поэтического абриса, в одухотворённо-высоком, романтическом свете, что и не могу не отметить.

В сим месте, Я не то, чтобы всецело обращаюсь к известному смыслу конца трагедии Гёте, но, при всём этаком, Я, также, в параллелях позволяю себе намекнуть на факт биографического конца Русского Фауста – Брюса, кто, по историческим слухам, занимаясь алхимическим опытом, пробуя изготовить Эликсир Бессмертия, увы, летально ошибся в своём эксперименте. (Это – самое простецки-объяснённое изложение всех нюансов его смерти, рассказывать о коих подробно вышло бы слишком утомительным на этих страницах; – оное всё, опять-таки в моей книге.) – Вы спросите о бутыли? – отвечу: – нет, не столько опережая хронологический ход развития сюжета в последующих изображениях на Пушкинских рисунках, Я это, дескать, будто б измыслил; – сам по себе предмет «бутыли» мною усматривается именно на Рис.1, и, как мне кажется, половина её видна прямо под бесовым хвостом; по крайней мере, этакое мне сообщает моё художественно-поэтическое чувство.

См. стр. 197

Авторские подстрочные переводы вещей из этого сборника Английских текстов публикуются в разделе Дополнений, см. стр. 207.

The idea of this theme, startingly, appeared as a kind of poetic response to that message of Peace, which stays forever kept for us within the works of a noble (and most perspicaсious, this way) English poet P.B.Shelley. Nothing can be more provocative and more agitating for his intellectual reader, – and that’s, to say, to all the further thinking upon this sort of truths, questions and possibly practical answers, – than that laconic wisdom, expressed, for ex., in his upper cosmopolitan «Gella», like that in the wisest words of his Ahasuerus, talking on final «mutability» of Humane, or that in the last two strophes of the Chorus, by the end of the poem, where: «The world is weary of its past, Oh might it die or rest at last!» …At least, any rationalist, who will take this theme seriously, by means of bringing it closer to the proper philosophical matters, or, rather to say, to the proper philosophical way of thinking, could never escape that very naturally rising question, which, after all the romantic desires and wishes, simply, is the question of all the mature, unabstractive «how’s». The allegory, (highly-human allegory, hurray!), much deserves and, therefore, has to be improved, unveiled in things and actions; – in thinking that of how tragically, still, the whole modern world and its society is rapt by all «syndromes of the post-war egotisms», of how much, still, the ethical attitude to celebrating the End of Conflict yet performs but the potential willingness to start the new one, then, I was, especially, consciously driven to develop this theme, rather, in the manner of proper objectivization and dis-chimerization; and that is how, even against all the Plato’s warnings for inexorable escaping of dealing with poesy in philosophy, this particular product of my thought and vision was, finally, created.