Ольга Чернобривец - Красное платье в горошек. Издание второе

А сколько добра он делает на Украине, в России! Помогает ставить памятники, поднимать на ноги чужих детей. И всё делает так, как бы делал для своей семьи.

Доброго здоровья и удачи этому необыкновенному человеку – Валентину Малышеву.

С большим уважением и благодарностью Рая».

– Удивительные у нас в Башкирии места, – Рита Вахитова мне говорит. – Такая природа! И чистота… Простор души.

Люди, не отвыкшие от природы. Живущие в ней. Нет, это совсем не то, что в Италии. Здесь натура – как бы огромный театральный фон, самый красивый в мире пейзаж. А там – совсем другое, потаённое.

Однажды мне привелось оказаться в доме у одних людей. Пожилые они уж совсем, дед с бабкой, были. За стол усадили, как у нас водится.

Сидим за чаем, разговоры ведём. Я краем уха прослышала, что они л е карством занимаются. О мальчике выздоровевшем заговорили. Как его на ноги поднимали, рассказывают. Мне показалось диковинным то, что они применяли.

Я и спрашиваю:

– А где вы об этом узнали?

Дед почесал затылок:

– У дерева спросили. Да, точно – дерево нам сказало.

Я ушам своим не верю:

– А вы с деревьями разговариваете?

Дед говорит:

– Да. Они же, как трава, – всё понимают. Пойди, детка, кстати, на улицу, спроси у травы – хороший ли день сегодня будет.

Я, закусив, как уздечку, сомнения и логический страх, выхожу на крыльцо, спускаюсь на лужайку прямо перед ним, наклюняюсь к траве, трогаю – и… ничего не слышу.

Возвращаюсь в дом. Сажусь за стол, поникшая.

Дед ко мне:

– Ну, что тебе трава сказала?

Лепечу смущенно:

– Ничего… Видите ли, это же у вас – уникальные способности. Это же только вы слышать можете…

Теперь – очередь деда удивляться. Он не выдерживает и громко зовет бабку через всю горницу:

– Слышишь, Марья, а Рита не понимает, что говорит трава!

– Валентинке моей было восемь месяцев, – Костас мне говорит. – И так сильно она заболела, что мы с супругой не знали уже, что и делать.

От услуг врачей я отказался. Жена в ступор от безысходности упала. Я один у кроватки остался. Что ни делаю, а Валентинка – горит. Под конец и я из сил выбился, прикорнул.

Просыпаюсь, как будто от толчка. К ней, а она – холодная.

Схватил её тельце сильно-сильно прижал к себе. Так сильно, как только мог. Стал просить Господа:

– Забери меня, а её оставь!

Сколько времени прошло так, не знаю. Помню только себя, сжавшего её изо всех сил. Помню её, бездыханную.

Время остановилось, реальность исчезла.

А потом слышу её сердечко: тук-тук!

– Сколько ей лет сейчас?

– Уже большая! Ох и балую же я её!

– Нет же, вовсе не относится к Древнему Риму, – говорит тот, кто в красной футболке. – Это случилось на целую эпоху раньше, ещё во времена Троянской войны, когда всё из-за Елены закрутилось. Менелай, Аяксы, Гектор, Парис. Ты знаешь, кто такой Парис? Он-то как раз и вызвал всю эту заваруху.

Он обращается к своему соседу, сидящему на лестничной ступеньке при входе в здание генуэзского вокзала Бриньоле – другому нищему в грязно-белой майке. Явно чувствует своё интеллектуальное превосходство: видно, в школе хорошо учился. Или очень книжки любил.

Жаль, что в жизни не пригодилось – мог бы многих своей страстью к истории зажечь.

Мне грустно, но всё-таки где-то глубоко проскальзывает наблюдение: а ведь подобный монолог только в Италии, наверное, возможно услышать. И – чем он хуже гимна?

– Было это лет тридцать назад, в небольшом селе, – Оля мне говорит, – где все друг друга знают. Жили тогда трудновато, но дружно. Соседка к соседке за спичками бегала, все новости гласно и негласно обсуждались.

В центре внимания, понятно – молодёжь. Самая красивая пара была – Вера и Сергей. Девушка в сельпо работала, а молодой человек в школе преподавал. Все были уверены, что свадьба – не за горами.

В то время существовали пионерские лагеря, вот и послали молодого физрука на целое лето с детьми работать. Там он встретил Надю, удивительное дело – точь-в-точь похожую на Веру, педагога родом из соседней области, сироту по матери. Надя забеременела, и к осени Сергей женился на ней. Надо сказать, что и хозяйкой молодая учительница оказалась отменной, такой же, как и Вера.

Что было на душе у Веры – никому не говорила и ничем своего страдания не выдала: такая же подтянутая, аккуратная и ухоженная, как и раньше.