Андрей Смирнов - Евгений Онегин 2. Пьеса-поэма

Но с женщинами падшими встречаясь,
интимным ласкам с ними предаваясь,
в попытке страсть свою грехом унять,
Татьяну стал себе он представлять…

Пришлось и здесь ему остановиться,
раз даже грех не дал ему забыться…

И вот он делает ещё попытку,
чтоб прекратить навеки эту пытку,
решив – клин клином нужно вышибать,
вернее, новую любовь искать.

И девушку приятную приметив,
попытку сделал к ней любовь развить,
но быстро охладел он к ней, отметив,
что ей Татьяну в жизни не затмить.

А дальше он не стал себя неволить,
пытаясь свои чувства заглушить —
он более не мог себе позволить
борьбу, где невозможно победить.

Так он и жил, стараясь уживаться
с тем, что в душе боль от любви живёт,
от раны не пытаясь избавляться,
решив, само когда—то заживёт.

И вроде боль действительно притихла,
вполне терпимо позволяя жить,
а следом буря чувств до штиля стихла,
лишь изредка решаясь поштормить.

Но вот сегодня сложно быть спокойным —
так много чувств, что хочется кричать,
и жарко, словно в пекло летом знойным
(горит душа – и чем пожар унять?)

Как хочется излить кому—то душу,
отдать хоть часть того, что так гнетёт,
в ответ совет «как поступить» послушать…
но рядом нет того, кто всё поймёт.

И вот, устав держать слова в неволе,
встаёт он, направляется к столу,
чтоб рассказать бумаге о той боли,
что вновь в душе открылась на балу:

«И снова ты
в моих мечтах,
моих желаниях
и снах.

Там я в тебе,
а ты во мне.
Глаза в глаза,
душа к душе.

В сердцах огонь,
в душе пожар.
Сжигает нас
любовный жар.

А после нежность
и покой.
Мы как в раю.
Вдвоём.
С тобой.

Но больше нет
тебя со мной,
такой желанной
и родной.

А ты теперь
с другим в раю.
А я в аду.
Молюсь
И жду…»

***

И вот уж утро наступило,
и солнце, выйдя из—за туч,
весь город словно оживило,
направив в окна яркий луч.

И птицы трели засвистели,
прогнав ночную тишину,
и, песнь закончив, полетели
измерить неба глубину.

И кое—где уж горожане,
покинув тёплые дома,
бредут в тумане, как в сметане —
влекут их ранние дела.

Онегин, тоже встав пораньше,
уж переделал кучу дел,
решив грустить не стоит дальше,
что дальше некуда – предел…

А после завтрака он видит,
что к ним подъехал экипаж,
поручик из него выходит
и дом берёт на абордаж.

Сначала слышен его бас,
а вот он сам стоит анфас.

– Онегин! ты опять пропал!
И не болтай, что мол устал,
что будто бы упадок сил
тебя внезапно подкосил!
Сказали мне, ты так бежал,
как будто в салочки играл!

– Действительно, пришлось уйти
мне где—то после десяти…

– Уйти?! Поведал мне гусар
ты нёсся, словно на пожар!

– А может я окоченел
и побежал, чтоб бег согрел?
иль захотелось мне уснуть…
или поспать? …не в этом суть!
придумай сам чего—нибудь!

– Меня б устроил даже бред,
мол, отлучился на обед,
но лишь бы правдою он был,
а не первопричину скрыл.

– Мне тоже не приятна ложь,
но не хочу я обсуждать,
чтО породило сердца дрожь
и вновь заставило страдать.

– На самом деле знаю я
(иглы в стогу не утаить),
чтО гложет изнутри тебя
и не даёт нормально жить —
хоть и стараешься ты скрыть
не смог Татьяну ты забыть.

– Да… я согласен… не могу.
Я всё испробовал! Не лгу.
Не пожелаю и врагу
я жизнь такую – как в аду…
Давно мечтаю «не любить»…
Я жить хочу, спокойно жить…
Но на душе – сплошная ночь,
и вряд ли сможешь ты помочь…

– Придумал!! Грёмина – убить!
А вас с Татьяной поженить!

– Ты что такое говоришь???!!!

– Всё, понял! Буду нем как мышь!
Зато тебя расшевелил!
А то «жить больше нетуу сиииил…»!
Теперь я вижу – силы есть!
И отпусти! Желаю сесть…
Ну, пошутил я, пошутил.
Я ж добрый – даже мух не бил!
А тут не муха – человек!